Неотвратимость

— Перчатки уже можно снять, — ровным будничным тоном сказал Ушинский. Задержанный то ли еще больше сморщился, то ли усмехнулся. Стянул кожаные перчатки, отдал.

— А руки пусть так и будут, вверху, — напомнил оперативник.

— Товарищ старший лейтенант, за голенищем было… — сержант подал финку, держа за лезвие.

— Заверни в целлофан, Левченко. Идем!

Задержанный без напоминания, как давно привычное, отвел руки за спину и пошел. Ушинский приказал сержанту:

— Останьтесь тут до утра, Левченко. В клуне скройтесь. Еремин где?

— В саду шукает, мабудь, еще кто…

Шли по самой середине улицы. Старомайданная спала. Даже собаки не лаяли.

— Садитесь, — Ушинский коснулся спинки стула.

Парень сел, положил руки на колени. Оглядел комнату, задержавшись взглядом на темном, без решетки, окне. Хилькевич обогнул стол и прислонился к подоконнику. Парень тотчас отвернулся. Попросил;

— Закурить бы, гражданин начальник.

Ушинский вынул из кармана сигареты.

Хилькевичу не доводилось прежде видеть этого парня. Похоже, нездешний. Широкие темные брови, карие глаза с прищуром. Лицо грубоватое, но нельзя сказать чтоб отталкивающее. Но был на этом вполне обыкновенном лице едва заметный налет чего-то затаенного, неприятного. Конкретно — ничего такого. Просто — чувствуется, нечто злобное просвечивает из глубины глаз… Или предубеждение самого Хилькевича заставляет отыскивать и находить особенности, которых вовсе нет в парне? Держится без нервозности, сигарета в пальцах не дрожит. Покуривает себе равнодушно, будто ничего больше его уж и не касается — пускай, мол, теперь граждане начальники думают, что положено. Повел крутыми ладными плечами, зевнул, не раскрывая рта, желваки на загорелых скулах вздулись. Все же нервничает — зевает. Но порисоваться своей бывалостыо не хочет. Скромный бандюга. Хилькевич и сам зевнул, широко и откровенно. Кончается бессонная, беспокойная ночь. С уловом сегодня выдалась рыбалка. А жена скажет: опять без рыбы пришел…

Ушинский неторопливо приготовил бланк протокола, попробовал на газете, как пишет шариковая ручка.

— Ну как, начнем?

— Фамилию, что ли? — шевельнулся задержанный, — Саманюк. Михаил Кондратьевич. Родился в одна тыща девятьсот сорок третьем году, в городе Кременчуге…

— Не так быстро, куда спешите.

— Спать охота, гражданин начальник.

— Мы тоже спать хотим, Саманюк, но дело, дело… Давайте дальше. Судимость?

На вид Саманюку — за тридцать. Преступление старит. А преступления были. По его словам, отбывал наказание дважды, за грабеж и за кражу. Очень что-то легко признается…

— В последний раз отбывали сколько лет?

— Четыре года. Справка об освобождении у вас, в ней все сказано.

Ушинский расправил измятую бумажку с загнутыми краями. Вот так номер! Получается, что когда в Ма-линихе случилась та кража, о которой звонил Загаев, и когда оттуда уехал Машихин-Чирьев, в то самое время этот тип Саманюк преспокойно отсиживал в колонии присужденный ранее срок. И получается, что никакими он деньгами с Машихиным не связан и случайно полез в окно именно машихинского дома…

— Саманюк, вы закончили срок и покинули колонию 8 января…

— Точно. Там в справке все написано.

— Где же находились целых четыре месяца?

— Ну, ездил, смотрел, где бы устроиться. Родни у меня нету, так что…

— Долго же ездили и смотрели.

— Хотел, чтоб уж надежно, насовсем, С прошлой жизнью завязать, трудиться.

— А почему в чужой дом через окно лезли?

— Ну, так получилось…

— Как?

— Деньги кончились. А пить-есть надо, верно?

— Надо. А работать не надо, так? Когда приехали в Сторожец?

— Вчера.

— На чем?

— Поездом.

— Каким? Откуда? Во сколько?

— Из Лозовой. В час с чем-то дня.

— Билет сохранился?

— На что он мне — не в командировке, не оплотят. А может, и сохранился, не помню. Что ваш сержант из кармана выгреб, все оно перед вами вон лежит, смотрите.

— К кому приехали? Здесь есть знакомые?

— Нету. Посмотреть приехал. Надо ж где-то устраиваться, деньги же кончились.

— Вот и устроились. Кстати, денег у вас еще тридцать четыре рубля, можно было погодить в окна-то лазить.

— Тридцатка — не деньги. Так, слезы…

— У кого остановились?

— Ни у кого. Не успел. — Он ухмыльнулся — У вас вот и остановился.

— Саманюк, вас задержали при попытке проникнуть в чужой дом через сломанное вами окно. Какая у вас была цель?

— Ясно же, какая…

— Но все же уточните,

— Говорю, деньги ж кончились…

— Значит, признаете, что совершили покушение на кражу?

— Так куда я денусь! Чистенько взяли, прямо на месте, как ровно специально дожидались. Здорово работаете, гражданин начальник, такому и признаваться не жалко. Пишите: признаю. Чего уж темнить…

— Почему полезли именно в этот дом?

— В нем хозяев нету.

— Откуда знали?

— Вечером проходил мимо, думал, где бы на ночевку попроситься. Вижу, хозяева избушку на клюшку, сами на мотоцикл и дали газу. Раз пять подходил, издали поглядывал — не приехали. Ну и порядок.

— Кто проживает в этом доме, знали?

— На что мне? Кража — не грабеж, личное знакомство нежелательно.

— Что надеялись взять?

— Да уж что, как говорится, бог пошлет. Когда деньги на исходе, все сгодится.

— Финский нож для чего носите?