Неон, она и не он

Потом он молча сидел с ними за столом, пока они обедали – сам он ни к чему не притронулся. Потом женщины перешли на диван, и Галка рассказывала его матери о своих исторических отношениях с ее сыном, и Вера Васильевна плакала, жалела и обнимала будущую мать ее внучки, которую она, скорее всего, никогда не увидит. Он удалился в свою комнату и, сидя там перед компьютером, был спокоен тем последним спокойствием, которое словно арьергард сдерживает натиск передовых сил отчаяния в борьбе за сердце сраженного неожиданностью человека.

– Димочка, прости меня! – приходила к нему виноватая Галка, и он, улыбаясь непослушными губами, неизменно отвечал:

– Все нормально, Галчонок, все нормально…

В пять часов он повел ее гулять. Они пришли в парк и ходили там среди голых деревьев, стесняющихся своих некрасивых корявых тел и с завистью взирающих на энтузиазм озимой травы. Галка делилась подробностями провинциального житья, он же, глядя под ноги, слушал невнимательно, думал о своем, и в мыслях продолжал удерживать невесту за руку, горячо и убедительно излагая доводы в свою пользу и стараясь при этом щадить ее самолюбие. Вернувшись домой, они сели ужинать, и снова он обошелся одним чаем. Галка не выдержала и отодвинула тарелку:

– Если ты чего-нибудь не съешь, МЫ тоже не будем есть!

Ему пришлось подчиниться.

В семь часов он позвонил невесте. После третьего гудка его послали к черту, и он даже ощутил то остервенение, с каким это было сделано. Бедная кнопка сброса – ей, кажется, попортили лицо…

Так дотянули до половины одиннадцатого и стали собираться на вокзал. Вера Васильевна всплакнула и напоследок перекрестила гостью, что редко себе позволяла по причине махрового проектно-конструкторского образа мысли.

– Береги себя, Галочка! – поцеловала она гостью, а стоявшему рядом сыну сказала: – Вот какая жена тебе, дураку, нужна!

Ехали молча, и блики фонарей, словно бледные неоновые мысли скользили по их застывшим лицам. Он думал о том, какому ужасному и несправедливому наказанию подвергся на пороге счастья, удивляясь в то же время стечению терпеливых обстоятельств, через двадцать лет соединивших их с Галкой в доме бабушки, чьи следы пребывания на земле еще не успели остыть, чтобы вопреки всяким ожиданиям дать жизнь ее правнучке.

Оставалось пятнадцать минут до посадки, когда они приехали и устроились в том же зале ожидания, где он утром узнал о ребенке.

– Твоя невеста очень красивая, – осторожно нарушила молчание Галка, – но я не понимаю, почему она так поступила – ведь ты же не виноват! Как ты можешь отвечать за то, что случилось до нее?

И он, не в силах молчать, рассказал ей все, как было. Стало немного легче.

– Бедный Димочка! – пожалела она его. – Не грусти, она вернется! Вот увидишь – обязательно вернется!

Когда прощались у вагона, он сказал:

– У меня к тебе одна просьба…

– Да, Димочка, конечно, говори…

– Назови нашу дочку как мою бабушку – Варварой… Назовешь?

– Конечно, Димочка, конечно, мой хороший!

– Ни о чем не волнуйся и готовься рожать. И знай, вы с дочкой ни в чем не будете нуждаться. Я перепишу дом на тетю Катю, но это мелочи! Я потом тебе объясню, что нужно будет сделать…

– Димочка, ничего не надо, не беспокойся!

– Галина! – прикрикнул он, не имея терпения. – Сделаешь так, как я скажу! Я, наверное, скоро уеду из страны и хочу, чтобы вы без меня ни в чем тут не нуждались! Понятно?

– Понятно, Димочка, понятно!

Перед отправлением они поцеловались, и она шепнула:

– Мы с Варенькой тебя очень любим!

Он стоял и смотрел в спину уходящего поезда – такую же одинокую, усталую и обреченную на бессонную ночь, как и он сам. Оседал на землю осиротевший запах гари, торопилась схлынуть река провожающих, обнажая сухое дно перрона. Уплывали во тьму красные тревожные фонари – живые светлячки в бездушном неоновом море. Да, сегодня у него был не лучший день: сегодня его без стука посетили две любимые женщины и обе его покинули…

50

Очутившись дома в предистеричном состоянии, она кинулась в дальнюю комнату, откуда извлекла фотографию покойного жениха. С той же страстью, с какой люди незаслуженно обиженные торопятся восстановить справедливость, она вернула фотографию на стену, а на палец – его обручальное кольцо. Затем с цепкой злостью разорвала на мелкие кусочки тот самый список пронумерованных предсвадебных забот, которые, как умозрительные косточки постепенно обросли плотью ее пометок, исправлений и дополнений, превратившись к этому времени в ДНК энергичного мускулистого мероприятия. Схватив телефон, она набрала Светку. Светка ответила, и она, как можно спокойнее сказала:

– Светуля, у меня несчастье…

– Что такое? – испугалась Светка.

– Представляешь, мне опять изменили…

Лицо ее скривилось, и она всхлипнула.

– Кто? Что? Когда? – всполошилась Светка.

– Ясно кто… – пробормотала она. – Ты можешь заехать ко мне вечером? Мне очень плохо!

И тут рыдания переполнили, наконец, затопленное горем сердце, и она заголосила, заикаясь и разрывая слова на неравные части:

– Представляешь, он мне изменил, и у него скоро будет ребе-е-о-нок!..