Неон, она и не он

– А я об этих уродов все ногти обломала! – стоя перед ним на коленях с залитым слезами и стянутым судорожной улыбкой лицом, показывала она ему руки. – Ничего, отрастут!

Он неуклюже взял ее руки в свои и приложил к разбитым губам.

– Мой милый, хороший, любимый Митенька! – бормотала она.

– Митенька… Меня так мать в детстве звала…

– Теперь я тебя так буду звать! – говорила она, не вытирая слез.

– Голова кружится… Ничего, я сейчас немного посижу, и мы пойдем, – сказал он, подтягивая ноги. – Ну и рожа у меня сейчас, наверное…

– Неправда! Ты у меня самый красивый, самый лучший, самый любимый! Мы сейчас придем, и я буду тебя лечить!

– Календулой… – улыбнулся он, побеспокоив гримасой разбитые губы.

– Не календулой, Димочка, не календулой! Сама залижу, мой хороший, сама, чтобы быстрее зажило!

– Наташенька, я люблю тебя, ты не знаешь как… Мне даже бывает страшно… Я ведь думал, что ты мне изменила…

– Димочка, я дура, я распоследняя дура! Я так тебя ненавидела, так ненавидела! Я в тот день и правда хотела тебе изменить, но не смогла, мой хороший, не смогла, потому что поняла, что люблю тебя!

И заплакав в голос, она уткнулась ему в плечо, повторяя:

– Верь мне, Димочка, верь, я никогда тебе не изменяла, никогда!

– Я знаю, моя родная, знаю, не плачь! – утешал он ее мягким глубоким голосом.

– И еще я боялась, что ты сгоряча наделаешь глупостей! – заикаясь от слез, проговорила она.

– Глупая моя, ну что ты такое говоришь! Ну как бы я без тебя стал жить! Ну не плачь, моя родная, не плачь! – гладил он ее по голове.

Она вдруг вскинула голову и, глядя ему в глаза, отчетливо сказала:

– Я хочу тебе признаться… Я еще никому и никогда в этом не признавалась… Никто не знает, никто…

Размазав тыльной стороной ладони по щекам слезы, она помедлила и, запинаясь, стеснительно произнесла:

– Ведь я до тебя… ни с кем и никогда… не испытывала… оргазм… Даже с Володей… Была, как рыба холодная и бесчувственная…

И дальше, горячо и сбивчиво, торопясь закидать ворохом слов былую принадлежность другим самцам; спеша похоронить и сравнять с землей нагую, отданную другим мужчинам часть своей жизни, так бездумно и бездарно потраченную:

– И только ты меня разбудил, понимаешь, только ты! Я только с тобой узнала, что это такое, понимаешь! Только с тобой поняла, что значит быть настоящей женщиной! А это значит, что ты и есть мой первый мужчина, мой самый первый мужчина в жизни, самый настоящий и самый любимый, только мой, только для меня! Ведь так, ведь правда, Димочка?

– Правда, – сказал он, – правда, моя любимая: первый и последний…

– И последний, конечно, последний! – со счастливой мокрой улыбкой говорила она. – Знаешь, я уже две с лишним недели не пью таблетки, и я не хочу больше ждать никакой свадьбы, я тоже хочу девочку, и как только ты сможешь…

– Я смогу, Наташенька, смогу, сегодня же смогу… – перебил он ее.

– Не сегодня, нет… Мы сейчас придем, и я тебя уложу, прижму к себе, и ты заснешь… Я дам тебе силы, и ты поправишься…

Она обхватила его и прижалась слезами к его щеке, бормоча:

– Милый мой, родной, любимый Митенька!

Соглядатаи-фонари, вытянув угодливые шеи с бледными лицами, завистливо прислушивались к их счастливым бурным словам, которыми они приветствовали то редкое, настоящее и прекрасное, что их теперь соединяло.

Он сказал:

– Я собрался покупать для нас дом в Испании, но если ты хочешь, мы останемся здесь…

– Димочка, я поеду с тобой, куда скажешь, хоть на край света! – горячо воскликнула она, провозглашая с христианских небес анафему стране, которая так зверски обходится с ее любимыми мужчинами.

Она снова обхватила его, и они застыли, украшая собою безмолвную, униженную неоном панель: он, привалившись спиной к стене и подтянув ноги, она сбоку на коленях, прижавшись щекой к его щеке. Он уже чувствовал в себе силы встать, но продолжал сидеть, захваченный восхитительным моментом слияния воплотившихся грез с его избитым ликующим существом.

– Пойдем, – наконец решился он. – Помоги мне…

– Ты мой рыцарь, ты мой верный любимый рыцарь… – говорила она, помогая ему подняться.

Он поднялся, выпрямился и стоял некоторое время на нетвердых ногах, прислонясь к стене и справляясь с головокружением. Она подставила ему плечи, он обнял ее, и они, слившись в одно израненное целое, побрели туда, где в самом дальнем ящике стола среди вороха теперь уже ненужных фотографий корчился не то от смеха, не то от рыданий злой гений их любви – самонадеянный правитель заплечного мира, гипсовый глашатай лживых посулов, бессильный демон бесплодных потрясений, косноязычный посредник подземных российских колдунов, отныне и навсегда утративших над ними власть…

Санкт-Петербург

Сентябрь 2011 г.