Неоконченный пасьянс

— Дорогая Елизавета Андреевна, ну посмотрите на себя! Вы молодая, красивая женщина фактически продаёте себя человеку — прямо скажем! — сомнительных нравственных качеств. Вы могли бы стать чьей-то женой, составить счастье чьей-то жизни, а вместо этого что? четыре года у чёрта на рогах, где-нибудь за Полярным кругом… или поблизости от оного! И только потому, что захотелось получить новую шляпку с вуалеткой, не приложив к этому труда? Вам работать надо, сейчас в Петербурге мастеровые женщины очень хороший достаток имеют.

— Да-а зна-аю я… — давясь слезами запричитала Шапошникова. — Я шью-ю хорошо, гладью вышиваю, по шёлку и та-ак. Я ра-аньше ра-аботала…

Иванов подал её стакан воды и ласково приобнял за плечи:

— Вот видите, Елизавета Андреевна, не всё, значит, для вас потеряно. Значит вы можете вернуться в общество и стать достойным его украшением.

— Мо-огу, коне-е-ечно, — стуча зубами о край стакана, согласилась женщина.

— Вы можете помочь полиции и полиция сможет помочь вам. Но ваше желание помочь нам должно быть искренним. Как и желание исправиться и отказаться от пагубного образа жизни.

— Согласна я.

— Очень хорошо, — удовлетворённо кивнул Агафон. — Расскажите нам, уважаемая Елизавета Андреевна, как провёл утро двадцать третьего апреля Дмитрий Николаевич…

— Двадцать третьего, говорите… — Шапошникова задумалась. — А на что вам знать?

Вопрос был задан без всякой задней мысли. И как всякий глупый вопрос он подразумевал глупый ответ.

— А нам надо, — не задумываясь брякнул Иванов, лучезарно улыбнувшись.

— Он уехал на службу в девять часов. Да, точно. Он в тот день первый раз одел новый жилет тёмно-зелёный, кра-а-сивый. И вернулся уже вечером, в седьмом часу.

— А утром двадцать четвёртого апреля он во сколько ушёл?

— А в этот день… — Шапошникова на секунду задумалась. — Да, именно в этот день, мне из шляпной мастерской не ту шляпку прислали… Да, помню я то утро… Дмитрий Николаевич разбудил меня часов в семь, совсем ещё рано было… — при воспоминании о том раннем пробуждении она стала машинально накручивать на палец локон неприбранной прически. — … да, так вот, разбудил, но… — она хихикнула, — в общем, встал он только около восьми, что-то там говорил с Прохором… А дальше я уснула опять. А когда проснулась, он был уже одет и позвал меня завтракать.

— Во сколько же это было?

— Да уж и не знаю толком, Дмитрий говорил, что на службу уже пора и Прохора распекал.

— То есть Прохор был здесь же? — уточнил Иванов.

— Да, замешкался с самоваром, вот ему от Дмитрия Николаевича и досталось. И поделом, нечего барина задерживать!

— А Дмитрий Николаевич не отлучался ли из квартиры, пока Вы досыпали?

— Нет, а зачем ему? Я же говорю, засыпала — он был дома, проснулась — он опять дома. Конечно же, он не отлучался!

— А потом что было?

— Ну, он уехал на службу. Пробыл там до …м-м-м… недолго, примерно до трёх пополудни. Вернулся и мы поехали обедать в «Золотой лев». А вечером…

— Хорошо, а утром двадцать пятого что происходило? — перебил женщину Иванов.

— Дмитрий Николаевич был очень нервенный, ругался на лакея. Встал раньше обычного, до семи ещё, говорит, спать не могу. Уехал из дома в девять. Вы меня про все дни, что ли, будете расспрашивать?

Иванов проигнорировал вопрос.

— А Дмитрий Николаевич ничего не рассказывал про свою матушку? — поинтересовался он.

— Так… почти ничего. Сказал как-то раз, что к старости люди из ума начинают выживать, вот, дескать, и мать готова ради пустого тщеславия сына лишить средств к существованию. Такое говорил точно. Хотя, наверное, повторять это негоже, да? — ведь о покойниках либо хорошо, либо никак… Вы знаете, что его мать умерла буквально днями?

Она замолчала.

— Да, слышали кое-что, — не выдержал Гаевский. — Ещё что-то о матери Дмитрий Николаевич рассказывал?

— И всё, пожалуй. Больше ничего не говорил. А мне на что? Я и не спрашивала.

— Вы знали, что на эту квартиру недавно приезжала мать Дмитрия Николаевича и имела с ним неприятный разговор?

— Я знаю, что она приезжала. Но я её не видела и разговора не слышала. Дмитрий запер меня в самой дальней комнате, даже смешно кому-то рассказать, правда?

Было очевидно, что от этой полудевочки-полуженщины ничего более нельзя будет добиться. Завершая разговор, Иванов доверительно взял Шапошникову под локоть и отвёл её к окну, так чтобы его слова не услышал квартальный.

— Вот что, любезная Елизавета Андреевна, сейчас мы вас отпустим и паспорт ваш вернём. Но послушайте мой добрый вам совет. Немедленно же собирайте вещи и уезжайте из этого дома. Даже не дожидаясь своего Дмитрия. Этот прощелыга до добра вас не доведёт. А вот до публичного дома — доведёт точно! Уж я насмотрелся женских судеб, верьте мне. Сначала салопчик за любовь, потом — сапожки и шляпка, а потом — пятёрка рваная и то в лучшем случае. И через пару лет — панельная проститутка готова. Поэтому, пока вы не совсем увязли в этом болоте — бегите. Иначе кончите высылкой из города: этим кончают все старые проститутки, если, конечно, их не убъёт прежде сифилис или пьяный «кот».