Необходимо для счастья

Они сидели за столом, ели селянку, и Митька рассказывал, как на прошлой неделе он резал борова у Торгашовых. Здоровенный такой боров был, пудов восемь, на колхозном фураже откормленный. Думали, такого и пятеро мужиков не удержат. А Митька подошел один, почесал его, боров и лег, дурак, похрюкивает, блаженствует. В такое время сунуть ножик в сердце — пара пустяков. Вот и Прошка тоже. Вытянул шею для чесанья, а тут и…

— Ешь, — оборвал его Федор, наливая по второй.

Катерина и Фунтик тоже сидели за столом. Катерина пускай, ладно, а Фунтику нечего слушать такие речи. Ему уж два года, понимает, Петькой пора звать, а то в деревне любят разные клички, так и останется на всю жизнь Фунтиком.

— Мясо нам Плоска плислал, да? — Фунтик держал в руках кусочек печенки и весело глядел то на отца, то на мать.

— Ешь, — сердито сказал Федор. — Ешь и не болтай за столом.

Катерина раскраснелась после стопки, благодарно глядела на Митьку за то, что снял с нее часть хлопот, и миролюбиво на Федора — все-таки решился, чадушко, решился.

— А я ему говорила, говорила: да сходи ты за Митей, говорю, он мигом сделает как надо. И правда, мигом вышло. Пуда на четыре будет, как думаешь, Митя?

— Верных, — сказал Митька солидно. — Четыре верных без головы и без ног.

— На всю зиму теперь хватит, — радовалась Катерина. — Мы барана еще не съели, да два гуся целые.

— Хватит, — сказал Федор, — надолго хватит. И нечего говорить про это. Едите? Ну и ешьте, а зачем говорить?!

И Катерина и Митька поняли, умолкли.

— Объявленье написал? — спросил Федор Митьку.

— Когда? И объявленье пиши, и дрова коли, и Прошку твоего…

— Я расколю дрова, — сказал Федор. — В бригадном доме надо повесить и у ларька, пиши два.

— Артист! — засмеялась Катерина. — Митя хоть парень веселый, а ты? Думаешь, как в кузне кувалдой — трах-бах!

— Ничего, — заступился великодушно Митька, — зато Федор слова выучил, всю роль наизусть знает.

— А ты рушником утрись, рушником, — угодливо сепетила Катерина, заметив, что Митька ладонью вытер жирные губы. Вытер и подмигнул ей.

«Красивый он все же, — подумал Федор. — Красивый и ловкий. Не зря его все любят».

Они вылезли из-за стола, Катерина стала убирать посуду, а Митька закурил дорогую сигарету с фильтром — из города привез. Шоферу это раз плюнуть, каждую неделю в городе, не в областном, так в районном.

— Дух-то какой приятный! — изумилась Катерина. А взглядом на Федора: хоть бы курил, что ли, мужиком в доме не пахнет. — Давно я такого духу не слышала!.. Тебе как за труды-то, Митя, на бутылочку или мясом возьмешь?

«Во-он она что вьется, — догадался Федор. — Хитра-а!»

— И на бутылочку, и мяса побольше, — царствовал Митька. — Какая же выпивка без закуски! Эх, Катя-Катерина, мы же свои люди, артисты! — Он подмигнул Федору: — А может, возьмем? Перед премьерой?

— Я тебе возьму, — сказал Федор. — На леваках зашибай, ты умеешь.

— Я все умею, Федорушка. Идем.

— Обедать приходите, — наказала Катерина провожая.

На улице встретились сестры Ветошкины, Маня и Клавка, обе в городских сапожках, цигейковых шубах, — передовые доярки. А коров, поди, на хромую тетку Пашу оставили, скотина потерпит ради праздничка.

— Митя, идем с нами! — крикнула Клавка.

— Днем-то! — засмеялся Митька.

— А у нас во-от что есть! — Клавка показала из кармана бутылочную головку.

— Умницы! — крикнул Митька. — Вечером, после концерта. Занавес сшили?

— Сшили, приходи.

А на Федора и не взглянула ни одна — вахлак, что с него.

— Женился бы, — сказал Федор. — Вон какие красавицы, упустишь. Я слыхал, они в город собираются.

— Для тебя все красавицы. Таких красавиц я знаешь в чем видел?..

— В чем? — спросил Федор.

— Не в шубах…

Дом у Митьки был пятистенный, шатровый, сени тоже срубовые, двор тесом обнесен, а не жердями, как у Федора, ворота двустворчатые — машине въезжать, подводе ли. Отец у него пчеловод, сестра Анютка на птичнике, мать за хозяйством глядит, за скотиной. Все работники, живут крепко, постависто. За домом сад взрослый есть, огород большой, в огороде банька срубовая, по-чистому топится. Мясо, молоко, масло, хлеб, мед, яйца, яблоки — все свое. Свое и колхозное. Все кругом колхозное, все вокруг — мое. А в горнице радиоприемник «Сириус», комод новый, шифоньер, ковровая дорожка, стулья с гнутыми спинками. Катерина запилила Федора за эти гнутые спинки и ковровые дорожки, будто в них счастье.

— А вы тапочки наденьте, а валенки на печку, — встретила их в прихожей тетка Дарья, Митькина мать.

— Я за колуном, — сказал Федор, — сейчас уйду.

— Обожди, — сказал, раздеваясь, Митька. — Подскажи, как написать повеселее, позавлекательней?

— Как? — Федор серьезно стал думать. — Ну… вот, мол, в честь праздника… это самое… драма.

— Завлекательно! — осклабился Митька. — Ладно, держи колун и действуй.

Во дворе Анютка кормила кур и топала валенками по снегу:

Я залетку своего
Работать не заставлю,
Сама печку истоплю,
Самовар поставлю.

Веселая девка, красивая. И кур любит без памяти. На птичнике у нее ворона живет ручная (кто-то подбил, а она выходила), воробьи кормятся, галки.