Необходимо для счастья

— Выпьем за встречу-то долгожданную, — предложил Зинке.

Зинка всхлипнула.

Дунин выпил всю поллитровку, стал отдыхать. Опьянеть не опьянел, а тяжело как-то сделалось и скучно. Съел две луковицы, пожевал корочку хлеба, закурил. Зинка разобрала постель и сидела на кровати в одной рубашке, распустив по плечам пенные волосы. Дунину стало тоскливо.

— Не сеют еще? — спросил он первое попавшееся.

— Вы-выехали, — давясь, выдохнула Зинка.

Дунин встал, вышел на крыльцо. Ночь уже кончалась. Небо за хлевом побледнело, звезды съежились и мерцали слабыми искорками, перекликались в разных концах петухи. Дунин бросил окурок в лужу, послушал его короткое шипенье и отправился в поле.

За околицей села, у жиденькой лесополосы стоял серой тенью дощатый вагончик бригадного стана. Знакомого флажка над крышей не было.

Отставали ребята.

Дунин нагнулся и зачерпнул в горсть мягкой прохладной земли. Помял, понюхал. Навоз, видно, опять сожгли, не запахали. Разбрасывают по зяби, а перепахивать им дядя станет. Время только ведут. По парам надо, а по зяби — минеральные.

Под вагончиком из вороха соломы торчали тонкие ноги в сапогах. Дунин нагнулся, потянул за сапог и бросил: из соломы поднялась знакомая воробьиная голова в мохнатой большой шапке.

— Федянька?! — удивился Дунин.

Федянька выкатился из-под вагончика, вскочил, торопливо отряхиваясь от соломы. Он был в грязных штанах и в замасленной до кожаного блеска фуфайке, от которой пахло землей и мазутом. Хахаль. Снял костюмчик-то.

— Ты же учетчиком был? — спросил Дунин.

— Б-был, — сказал Федянька, все еще отряхиваясь и не глядя на Дунина. — Будешь тут с вами. Ушли все, ссслужат, а сеять не-некому.

— Ты не юли, — сказал Дунин, взяв его за плечо. — Ты не бойся, бить я тебя не буду.

— Би-ить? Спасибо! — всхлипнул от обиды Федянька. — Два года не виделись, а он ухи рвет…

— С радости это я, — рассердился Дунин.

— Свинья-а! — заплакал Федянька. — Четвертый ме-месяц за женой его хожу, а он за ухи… с-скотина… Стыда в тебе нет.

— Почему? — растерялся Дунин.

— Потому. Извелась она, Зинка-то, измаялась… де-девчонку схоронила и как шальная ходит…

Дунин облегченно вздохнул, тихо засмеялся.

— Места не найдет… День работаю, ночь ее караулю, развлекаю…

Дунин качнулся и горячо прижал вздрагивающую грязную фигурку. Федянька благодарно прильнул к нему. Такой худенький, слабый и преданный.

Потом они сидели рядом на соломе, успокоенные и близкие, и Федянька рассказывал о работе. Дунин курил, слушал, иногда переспрашивал.

— У Суходола опять ячмень станете сеять?

— Ячмень. Мы там бобы в прошлом году сеяли.

— А навоз чего сожгли? Химию требуем, а добро под носом портится. Пары надо оставлять, по парам разбрасывайте и запахивайте. Земле надо отдых давать, кормить.

Федянька вздохнул.

Занималось уже утро. Над белесым дымящимся полем висели груды облаков, звенели жаворонки. Они, наверно, уже видели солнце.

Дунин попрощался с Федянькой, поцеловал его в красное припухшее ухо и пошел, покачиваясь (хмель все-таки взял свое), домой.

Зинка лежала на кровати, подушка была мокрая от слез. Дунин сел рядом и погладил жену по растрепанной голове. Зинка не пошевелилась.

— Не на гулянье же я — на службе, — сказал Дунин.

Зинка не отвечала.

— Красивая ты у меня, — сказал Дунин. — Красивая и дурная. Под суд чуть не угодил из-за тебя. Бате спасибо, отпустил, а то бы сам ушел.

Зинка медленно поднялась, села на постели и уставилась на мужа. Упрек, боль, жалость стояли в ее глазах. Дунин смутился.

— Я ходил к Федяньке, — сказал он глухо. — Федянька меня простил. Слышь?

— Слышу. — Льдисто-голубые глаза Зинки оттаивали, согревались, теплели.

— Наташку-то я во сне видел, — сказал Дунин. — И тебя с ней видел. Будто сидишь ты у окна и кормишь ее грудью.

В горячих глазах Зинки плеснулась короткая радость и боль.

— Ты шоколадку съешь сама, — попросил Дунин. — В прошлом году еще купил, берег. Чего уж теперь… Ты съешь.

— Мы вместе, — прошептала Зинка и ткнулась лицом в его грудь.

На другой день Дунин собрался уезжать обратно. Зинка глядела на него неспокойно, жадно.

— Весенняя поверка у нас, — объяснил Дунин. — Людей мало.

Зинка отчаянно глядела на него и молчала.

— Вот что, — сказал Дунин, вороша рукой ее шелковые легкие волосы. — Трудно тебе, я вижу. Красивая ты, молодая — и одна. Федянька парень хороший, честный, а если другой утешать придет, если не Федянька?..

— Не знаю, — сказала Зинка, краснея. — Истосковалась я. Когда Наташка была, можно было, а сейчас как монашка… Сделай что-нибудь, Вася!

— Ладно, — сказал Дунин. — К моей матери переедешь, я говорил ей. А тебя я сейчас обстригу на всякий случай. Чтобы не заглядывались.

Зинка охнула и схватилась за голову.

— Ничего, — сказал Дунин. — На работу в платке походишь, а потом отрастут. К моему приезду.

Зинка залилась беззвучными слезами и стала искать ножницы. Она любила своего Васю.

— И ты обстриг?! — спросил полковник, выслушав доклад Дунина о поездке домой.

— Обстриг, — вздохнул Дунин. — Жалко было, а что делать?

— Мужлан же ты, братец, лыковый мужлан!

И дал пять суток ареста.

За грубость.

1963 г.