Немного зло и горько о любви

мой придуманный рай прощай

Что теряю в разрыве с тобой?

ни че го

что обретаю?

да то же примерно…

и печали нет

что

не возвратиться к себе той

что была до тебя -

– та пару лет уже не живет в каком-то из сан-микеле, и мраморный ангел скрывает крылом после черточки цифры

тот, кто числит ее живой, беззаботен и тих – ему служит ангел другой,

укрывая от глаз злую правду.

пусть служит исправно.

чтобы он – тот кто числит ее живой —не увидел, что вместо нее живу я – неудавшийся клон, неразумная тварь.

говорят, клоны мрут молодыми.

значит, будет мне счастье.

и скоро.

Омовение ног

Он зовет меня из гостиной, и я иду.

Хочу помыть тебе ноги, говорит.

Зеленые глаза его смотрят на меня из овального белого таза.

В белое кресло усаживает меня, белые ноги опускает в белую воду.

Стараюсь не коснуться плавающих в воде зеленых глаз.

Как странно подвергнуться процедуре древнего гостеприимства, уничижения/возвышения…

Терракотовой ладонью черпает воду, поливает на белые щиколотки, перебирает кривые голышики моих пальцев с перламутровыми веночками ногтей, не боится нечаянно зачерпнуть свой зеленый глаз.

Я молчу внутри и снаружи. Рассеянно думаю об Иисусе, омывшем ноги ученикам, чтобы дать им «часть с собою»…

О чем думает он, красиво и отчаянно простираясь пальцами к пальцам в воде, сводя концы с концами, закольцовывая судьбу, я не знаю.

Может быть, он мысленно окунул мои ноги в таз с цементом и собрался дать застыть раствору, но испугался и решил смыть все помыслы водой.

Из белой воды в синее полотенце переносит он мои ноги, одну и другую, словно существующие отдельно от меня.

Эти омытые ноги станут его союзниками.

Стреноженная теплой водой, в которой кальяново млеют зеленые глаза, не шевельнусь.

Перепета Песня Песней.

Ты вымыл ноги мои, как же мне ступать ими…

Случайный меридиан

…Древней женщиной, самкой даже, внюхиваться в твое лицо до западания ноздрей.

– Такая нежная кожа у тебя на веках, подожди, не открывай глаза, еще потрогаю губами. Вот так, слегка… чем-то ребеночным веет, но не детское должно быть сравнение, правда? Немного кощунственны «детские» аллюзии, когда приникаешь к тебе всей кожей и нежишь губами веки. На что же похожа кожа на веках…

– Ты вы-ы-думщица, шкодная невозможно.

– А тебе лишь бы быстрей дойти до развязки, да?

– Нет, ну что ты, – протестуя поспешно, слишком поспешно, – мне хорошо с тобой.

– Слушай, я поняла. На веках кожа такая же, как на яичках, м-м-м…

Едва касаясь губами век, отпустить ладонь в вольное плавание.

Плавание – это потому что плавно?

Вот так, плавноповторить контур скулы, подбородка, пальчиком по ключице, в ложбинку на жестко-шерстистой груди.

На животе раскрыть ладонь, огладить овал тайн, «живот твой – ворох пшеницы, украшенный лилиями», при чем тут лилии, неважно…

Вот так погружая ладонь в беззащитность живота, пальцами украдкой чуть касаться твоего лобка – неявное прикосновение будоражит сильней.

Теперь, минуя подрагивающий, молящий о прикосновении, ствол, легчайше, словно без отпечатков, коснуться мошонки…

Меж редких волосков кожа в точности такая, как на веках.

– Ну вот, я же говорила. Так и есть.

– Сравнение неполно, – подыгрываешь ты, еще удерживая в памяти связность слов и значений.

– Да-а?

– На веках ты пробовала кожу губами.

– И правда…

– Нужно убедиться наверняка.

Просьба? Веление?

– Пожалуй, ты прав.

Вот так, плавно повторить губами путь ладони.

На губах бархат скулы, потом микронные копья щетины подбородка – война, война, копья ощетинились, но сейчас извечное ночное перемирие, путем вылазки в стан противника…

Кругла и скользка кость ключицы под тонкой кожей твоей…

в ложбинку на жестко-шерстистой груди тыкаюсь носом, маленьким щенком к нежному меховому животу матери, все спуталось в голове, ты мне нынче «брат, и сестра, и матерь»…

На животе не выдержать, языком, всем жадным языком огладить овал тайн, «живот твой – ворох пшеницы, украшенный лилиями», при чем тут лилии…

Вот так помогая себе ладонями, утопить тебя в беззащитность еще сильнее, пока ты не спохватишься и не погонишься за дыханием своим вослед…

Но я жестока.

Снова, минуя губами подрагивающий, молящий о прикосновении ствол, легчайше приникать к коже мошонки, потом охватывать губами поочередно яички, втягивая их в себя, сетуя на кожаный предел, на невозможность вобрать насовсем их ускользающие овальные тельца…

Меж редких волосков кожа в точности такая, как на веках.

Высвобождаюсь от плена ласкания тебя на миг, чтобы сказать хрипло:

– Кожа такая же. Даже на вкус.

Улыбаешься, не открывая глаз.

Неумолимая логика соития движет твоими руками, неистовым твоим ртом…

нет, я не люблю натиск.

Или люблю?

Или каждый новый бой сметает память о прежних?

Уже не помню ничего, есть только сейчас,

только вот это растущее напряжение касаний, этот каскад проникновений и бегств,

это обращение тела и сознания в одну лишь мучительную точку нагнетенного ожидания, в предел,

в момент, запнувшейся на миг, бесконечности, в момент свершившийся

и снова плыть во времени одной…

Своим извержением ты выбрасываешь меня на прежнюю орбиту одиночества.