Немного волшебства

По скрипучей лестнице поднялся на второй этаж; судя по нумерации квартир, Кладов живет в конце длинного коридора. Навстречу Семену попадались женщины в байковых халатах с кастрюлями и чайниками в руках, с тазиками постиранного белья. «Каждому свое», – подумал Семен, имея в виду: если Кладов, который мог бы озолотиться, предпочитает жить в этом занюханном общежитии, то, значит, он этого и заслуживает.

Глава двенадцатая Семен постучал в дверь

Семен постучал в предпоследнюю дверь. Через минуту она открылась. На пороге стоял Кладов, еще трезвый. Из высокого белокурого красавца за двадцать лет пьянства Кладов превратился в сутулого, блеклого типа с помятым морщинистым лицом. Только глаза необыкновенного сине-голубого пронзительного цвета не затронуло время. «Зеркало души, отмытое водкой, – мысленно усмехнулся Шереметев, который, как и большинство людей, не мог не попасть под гипноз этих удивительно добрых глаз. – Поневоле такому нальешь, как на церковь пожертвуешь».

– Здравствуйте, Василий Иванович! Я Шереметев, помните? Мы одно время вместе в областной больнице работали, я – во второй терапии…

– Доброе утро! Прекрасно помню. Степан…

– Семен Алексеевич. Извините, что нежданно-негаданно, но у меня к вам серьезный разговор.

– Проходите, – пригласил Василий и посторонился.

Поймать момент, когда он трезв, а трезв он бывал короткий период утром, и отвезти на консультацию – было обычным делом. И Василий решил, что Шереметев тоже повезет его сейчас к какому-нибудь важному больному с не поддающейся лечению аритмией. Раньше Шереметев не обращался, значит – пациент действительно большая шишка. И через час-полтора Вася получит гонорар – бутылку коньяка. Очень кстати, потому что денег нет даже на пиво.

Шереметев ожидал увидеть логово алкоголика, но в комнате было чисто. Бедно, убого, но чисто. Ни батареи пустых бутылок, ни пепельниц с окурками, ни объедков на газете. Стол покрыт клеенкой, на нем лампа и стопка книг. Пахнет не перегаром, а кофе. На подоконнике маленькая электрическая плитка, на ней алюминиевая кастрюлька с длинной ручкой, над которой курился ароматный дымок.

– Присаживайтесь, – Василий показал на стул. – Кофе?

– Нет, благодарю, – поспешно ответил Семен.

Кладов посмотрел на него внимательно, улыбнулся, почему-то сразу догадался, что Шереметев подозревает, будто в кастрюльке пойло.

– Кофе хороший, поверьте. Правда, без сахара, молока или сливок. Нет их в моем хозяйстве.

Кладов снова смущенно улыбнулся. Шереметев подумал, что такая улыбка может растопить ледник. А следующая мысль была и вовсе странной для Семена: «Если бы я был бабой или гомосексуалом, то втюрился бы в этого мужика по самое не могу». Семен даже потряс головой, чтобы отогнать чудные мысли. Кладов поставил перед ним чашку. Семен пригубил. Кофе действительно отменный, впервые за сегодняшнее утро.

– Василий Иванович, не буду ходить вокруг да около. Сразу к делу.

– Да, конечно. Кто у вас занемог?

– У меня?

– Вы ведь на консультацию хотели меня пригласить? – (Плата по таксе. Такса – бутылка.)

– Нет, то есть да. Скажите, вы помните вызов три месяца назад на улицу Пионерскую? Странный случай, вроде бы обширный инфаркт, клиническая смерть…

– Что с ним? – перебил Василий. – Он умер?

– Замечательно жив, более того, Кутузов был вчера у нас на осмотре… – Семен профессиональным языком изложил результаты обследования.

– Поразительно! – почесал макушку Василий. – Тот случай потряс меня, и я залил потрясение водкой. Погодите. Сейчас покажу. – Он поднялся и стал что-то искать на книжной полке. – Положено оставлять, но я забрал, не иначе как от суеверного страха. Вот, смотрите. – Он протянул бумажную ленту кардиограммы. На ней шла ровная линия, свидетельствующая о том, что сердце не бьется. – А вот его же, через полчаса. – Вася протянул вторую ленту с нормальными зигзагами нормально работающего сердца. – В это можно поверить? Даже если бы сердце заработало через полчаса остановки, что само по себе фантастика, мозг бы давно умер! И в лучшем случае мы имели бы человека-растение. А он был… был… физиологически полностью восстановлен! Послушайте, у вас случайно нет с собой бутылки, – смущенно улыбнулся Василий. – Ко мне всегда с бутылками приходят. Очень хочется…

– Нет! – отрезал Семен, борясь с желанием в ответ на улыбку позвонить шоферу, чтобы тот сбегал и принес. – На этом чудеса не кончаются. Сегодня утром я навестил Кутузова… – Семен рассказал про фурункул на щеке и отсутствие следов забора крови на изгибе локтя.

– Тысяча и одна ночь! – развел руками Василий. – Сказки.

– Я не Шахерезада. Отнюдь. И это еще не всё. Кутузов молодеет.

– Простите, что делает?

Семен кратко изложил факты их беседы с Кутузовым про события девяносто седьмого и девяносто пятого годов, подытожил:

– Он не притворяется! Сложно объяснить, но я совершенно уверен: человек живет в том времени, о котором говорит. И при этом Кутузов не шизофреник!

Василий, хоть и вырос в пролетарской среде Нахаловки, редко ругался матом, не любил брань и не употреблял грубых слов. Но тут у него вырвалось: