Немного о себе

Как-то мне попался рассказ об охотнике из Южной Африки, который оказался в обществе львов-франкмасонов и заключил с ними союз против нечестивых бабуинов. Думаю, он тоже лежал под спудом, пока не начала зарождаться «Книга джунглей».

Приходят на ум и две книжки стихов о жизни детей, заглавия которых я тщетно пытался вспомнить. В одной — синей и толстой — описывались «девять белых волков», идущих «по всему миру», которые взволновали меня до глубины души, и какие-то дикари, «считавшие, что слава Англии не может обратиться в прах».

Другая книга — коричневая и толстая — изобиловала замечательными сказками со странным стихотворным размером. Девочка превращалась в водяную крысу, «как и следовало ожидать»; домовой исцелял старика от подагры с помощью холодного капустного листа, притом в этот сюжет каким-то образом были включены «сорок злых гоблинов»; какой-то «любимый» выходил из дома с метлой и пытался смести звезды с неба. Видимо, это была замечательная книга для того возраста, но потом я больше уже не мог найти ее, как и песню, которую няня пела на закате во время отлива на Литглхэмптонской отмели, когда мне еще не было шести. Однако ощущение чуда, восторга, ужаса и красных лучей заходящего солнца живо до сих пор.

Среди слуг в Доме отчаяния был один из Камнора [21], название это ассоциировалось у меня с печалью, мраком и вороном, который «хлопал крыльями». Много лет спустя я вспомнил эти строки: «И трижды хлопнул крыльями ворон над башнями замка Камнор». Но где и когда я слышал их, не имею понятия, — видимо, мозг удерживает все, что затрагивает наше сознание, только нам это невдомек.

Когда отец прислал мне «Робинзона Крузо» с иллюстрациями, я стал в одиночестве устраивать торговлю с дикарями (все связанное с кораблекрушением не особенно интересовало меня) в полуподвальной комнате, где отбывал одиночные заключения. В моем распоряжении были скорлупа кокосового ореха на красном шнурке, жестяной сундучок и доска, которой я отгораживался от всего мира. Внутри ограды все было совершенно настоящим, но смешивалось с запахом старых шкафов. Если доска падала, волшебство рушилось, и все приходилось начинать заново. Впоследствии я узнал от детей, много игравших в одиночестве, что это правило «начни сначала игру в чудеса» довольно распространено. Ведь волшебство заключено в окружении или в ограде, за которыми находишь убежище.

Помню, однажды меня повезли в город Оксфорд на улицу Святой Колодец, где показали статую старика, бывшего ректором колледжа Ориэл [22]  Берн [23]; я ничего не понял и решил, что это какой-то идол. И несколько раз мы ездили в гости к одному старому джентльмену, жившему в сельской местности неподалеку от Хевента. Здесь все было замечательным, непохожим на мой мир, у джентльмена была добрая старая сестра, я играл на теплых, душистых лугах и ел всевозможные вкусные вещи.

После одной из поездок женщина и ее сын учинили мне допрос с пристрастием — говорил ли я старому джентльмену, что он нравится мне гораздо больше них. Видимо, то была часть какой-то гнусной интриги — старый джентльмен доводился родственником этой жалкой парочке, но понять этого я не мог. Интересовал меня только дружелюбный пони на выгуле. Мои слабые попытки оправдаться не были приняты, и вновь за удовольствие, которое, как они убедились, я получал там, мне пришлось расплачиваться наказанием и унижением. Чередование это было очень четким. Могу только восхищаться их дьявольской неуемной изобретательностью. Exempli gratia [24]. Однажды, выходя из церкви, я улыбнулся. Мой мучитель поинтересовался, чему я улыбаюсь. Я сказал — не знаю, это было чистой правдой. Он ответил, что я должензнать. Люди не смеются ни с того ни с сего. Бог весть, какое объяснение я выдумал; и оно, разумеется, было представлено женщине как «ложь». В результате я до вечера сидел в одиночестве наверху, зубрил молитву. Таким образом я выучил большинство молитв и значительную часть Библии. Сын женщины через три или четыре года поступил на службу в банк, вечером обычно возвращался слишком усталым и не мучил меня, разве что у него случались неприятности. Я научился определять по звуку его шагов, чего мне ждать.

Однако ежегодно по месяцу я находился в раю, который, искренне верю, спас меня. Каждый декабрь я жил у тети Джорджи, сестры матери, супруги сэра Эдварда Берн-Джонса, в усадьбе «Грейндж», Норт-энд-роуд. Сперва меня приходилось сопровождать, но впоследствии я ходил туда самостоятельно и, подойдя к дому, тянулся к ажурной проволочной сонетке звонка на чудесных воротах, за которыми обретал полное блаженство. Когда у меня появился собственный дом и «Грейндж» утратил прежнее значение, я попросил и получил эту сонетку для своих ворот в надежде, что другие дети тоже будут счастливы, дергая за нее.