Нэлли

Забыл он про то, что утомилась его лошадка, что по целым неделям не видела она ничего, кроме тощего снопа клевера или соломы.

Помнил только арбакеш, что кормил ее сегодня ячменем.

Чувство досады наполнило его существо и вызвало внезапный прилив злобы против неповинного животного.

— Обожралась! — закричал он и в припадке гнева стал стегать своего друга нагайкой.

Бедная лошадь рвалась в стороны, а арба по-прежнему оставалась неподвижной.

Наконец, собравши все свои силы, изнемогая от боли, как бы в полном отчаянии, животное рванулось вперед, и арба тронулась с места.

Обрадовался Юнуска.

Он бодро зашагал по колена в воде, подсобляя за оглоблю своей лошади тащить тяжелый воз.

Вот уже берег недалеко.

Твердая, сухая земля уже под ногами.

Осталось только выехать на небольшой откос.

— Ага! Ага! — кричит Юнуска и, понукая лошадку, быстро зашагал около колеса.

Лошадь, тяжело дыша, как-то вытянулась под оглоблями и, делая последние усилия, тащила в гору арбу.

Но вот она споткнулась, упала па передние колени и, упершись мордою в землю, силилась подняться.

Юнуска бросился к ней и, не теряя ни минуты, расхомутал упавшую лошадь.

Арба мерно перевалилась назад, поднялись вверх прямые оглобли.

Лошадь вскочила на ноги и снова рухнулась на землю.

Из ноздрей животного темной струйкою сочилась кровь.

Не веря своим глазам, с опущенными руками, стоял растерявшийся арбакеш над лежащим животным.

Лошадь пыталась поднять свою голову, но силы окончательно ей изменили.

Она как-то особенно глубоко вздохнула, захрипела и вдруг задрожала всем телом.

Еще несколько секунд, — и, вытянув неестественно ноги и голову, она словно окаменела.

— Нет правды, нет аллаха на небе, нет Магомета и его пророка, да будут прокляты все муллы и ишаны, обманывающие народ, — простонал Юнуска.

Он с ненавистью устремил свой взор в беспредельную небесную даль и, скрежеща зубами, погрозил ему своим кулаком.

Затем он перевел свой взгляд на черневшийся труп своего единственного верного друга, так жестоко и незаслуженно им обиженного.

Тихо склонился к нему Юнуска, и громкие рыдания раздались среди глубокой тишины ночи.

А луна все так же ярко лила свой серебристый свет, озаряя арбу, плачущего арбакеша и его мертвую лошадь.

V. НАЧАЛОСЬ

В городах и кишлаках обширного Туркестанского края царило необыкновенное оживление.

Многочисленные базары были переполнены народом.

Но большим дорогам неслись тысячи всадников на своих горячих скакунах.

Даже в горных аулах кочевников-киргизов происходило что-то непонятное.

В войлочных юртах оставались только женщины. Дети под наблюдением стариков беспечно играли поблизости своих жилищ.

Все мужское население спешило в ближайшие города, где началась уже расправа с царскими чиновниками и богатыми купцами.

Из уст в уста переходили новости, одна страшнее другой.

В чайханах, по базарам сидели местные жители и с напряжением слушали рассказы о том, как был арестован в Ташкенте русский генерал-губернатор.

Передавались подробности о кровопролитном сражении в Коканде, Андижане и Самарканде. В других городах также шла резня и, как рассказывали очевидцы, часть русских солдат перешла на сторону народа.

Появились какие-то большевики.

О них никто не мог сказать ничего определенного. Говорили, что эти большевики берут под свою защиту бедняков.

В большой чайхане на маргеланском базаре собралась целая толпа народа, но все это были рабочие или земледельцы. Их поношенные, засаленные халаты, истертые ичиги, выцветшие тюбетейки, загорелые лица и мозолистые руки сами за себя говорили, что тут собралась теперь одна беднота.

Богатые купцы — баи закрыли лавки и прятались, как кроты, в самые уединенные части своих усадеб.

Многие из них успели уже разбежаться. Содержатель чай-ханэ, Мустафа-бай, остался без прислужников.

Они еще накануне вдруг потребовали расчет и ушли. Он теперь сам обносил чаем посетителей, кипятил воду в кунганах и заправлял чилим.

Лавка медника на базаре.

Общее внимание присутствующих обращал на себя высокий молодой узбек, в скромном коричневом халате.

Выпив свой чай, он поднялся на ноги и громким голосом обратился к сидевшим в чайхана.

— Друзья! — начал молодой человек, — настал час расплаты. Веками наш народ изнывал под ярмом самого тяжелого рабства.

Сначала нам рубли головы наши ханы, нас обирали их ставленники, отнимали у нас наших жен и дочерей и запирали их в свои гаремы.

Мы, дехкане и рабочие, влачили самое жалкое существование, отдавая весь наш ничтожный заработок или ханским чиновникам, или брюхатым баям, наживавшимся на нашем трудовом поту и на нашей крови.

Когда пришли царские войска и заняли нашу страну, мы попали из огня да в полымя.

Наши купцы стали быстро богатеть.

Разоренный дехканин был вынужден закладывать и продавать им свое жалкое имущество.

Лишившись всего, даже своего клочка земли, он шел работать на того же бая, который купил у него и землю, и дом, и скотину.

Много ли из вас, здесь находящихся, таких, которые не сидели бы в кабале у своих кишлачных кулаков? — спросил он.

— Нет таких, — в один голос отвечала толпа.