Некрополь

Смертью Нади была дописана последняя фраза затянувшегося эпилога. Через

месяц с небольшим, собственной смертью, Нина Петровская поставила точку.

Версаль, 1928.

БРЮСОВ

Когда я увидел его впервые, было ему года двадцать четыре, а мне одиннадцать. Я

учился в гимназии с его младшим братом. Его вид поколебал мое представление о

"декадентах". Вместо голого лохмача с лиловыми волосами и зеленым носом (таковы

были ,,декаденты" по фельетонам "Новостей Дня") — увидел я скромного молодого

человека с короткими усиками, с бобриком на голове, в пиджаке обычнейшего покроя, в

бумажном воротничке. Такие молодые люди торговали галантерейным товаром на

Сретенке. Таким молодым человеком изобра-жен Брюсов на фотография, приложенной к I

тому его сочинений в издании "Сирина".

Впоследствии, вспоминая молодого Брюсова, я почувствовал, что главная острота

его тогдашних стихов заключается именно в сочетании декадентской экзотики с

простодушнейшим московским мещанством. Смесь очень пряная, излом очень острый,

диссонанс режущий, но потому-то ранние книги Брюсова (до Tertia Vigilia включительно)

— суть все-таки лучшие его книги: наиболее острые. Все это тропические фантазии — на

берегах Яузы, переоценка всех ценностей — в районе сретенской части. И до сих пор куда

больше признанного Брюсова нравится мне этот "неизвестный, осмеянный, странный"

автор Chef - dœuvre. Мне нравится, что этот дерзкий молодой человек, готовый

мимоходом обронить замечание :

Родину я ненавижу, —

в то же время, оказывается, способен подобрать на улице облезлого котенка и с

бесконечной заботливостью выхаживать его в собственном кармане, сдавая

государственные экзамены.

***

Дед Брюсова, по имени Кузьма, родом из крепостных, хорошо расторговался в

Москве. Был он владелец довольно крупной торговли. Товар был заморский: пробки. От

него дело перешло к сыну Авиве, а затем к внукам, Авивовичам. Вывеска над

помещением фирмы, в одном из переулков между Ильинкой и Варваркой, была еще цела

осенью 1920 года. Почти окна в окна, наискосок от этой торговли, помещалась

нотариальная контора П. А. Соколова. Там в начале девятисотых годов, по почину

Брюсова, устраивались спиритические сеансы. Я был на одном из последних, в начале

1905 г. Было темно и скучно. Когда расходились, Валерий Яковлевич сказал:

— Спиритические силы со временем будут изучены и, может быть, даже найдут

себе применение в технике, подобно пару и электричеству.

Впрочем, к этому времени его увлечение спиритизмом остыло, и он, кажется,

прекратил сотрудничество в журнале "Ребус".

Уж не знаю, почему пробочное дело Кузьмы Брюсова перешло к одному Авиве.

Почему Кузьме вздумалось в завещании обделить второго сына, Якова Кузьмича? Думаю,

что Яков Кузьмич чем-нибудь провинился перед отцом. Был он вольнодумец, лошадник,

фантазер, побывал в Париже и даже писал стихи. Совершал к тому же усердные

возлияния в честь Бахуса. Я видел его уже вполне пожилым человеком, с вихрастой седой

головой, в поношенном сюртуке. Он был женат на Матрене Александровне Бакулиной,

женщине очень доброй, чудаковатой, мастерице плести кружева и играть в преферанс.

История сватовства и женитьбы Якова Кузьмича описана его сыном в повести "Обручение

Даши". Сам Валерий Яковлевич порою подписывал свои статьи псевдонимом "В.

Бакулин". В большинстве случаев это были полемические статьи, о которых говаривали,

что их главную часть составляют argumenta baculma.

Не завещав Якову Кузьмину торгового предприятия, Кузьма Брюсов обошел его и

в той части завещания, которая касалась небольшого дома, стоявшего на Цветном

бульваре, против цирка Соломонского. Дом этот перешел непосредственно к внукам

завещателя, Валерию и Александру Яковлевичами Там и жила вся семья Брюсовых вплоть

до осени 1910 г. Там и скончался Яков Кузьмич, в январе 1908 г. Матрена Александровна

пережила мужа почти на тринадцать лет.

Дом на Цветном бульваре был старый, нескладный, с мезонинами и пристройками,

с полутемными комнатами и скрипучими деревянными лестницами. Было в нем зальце,

средняя часть которого двумя арками отделялась от боковых. Полукруглые печи

примыкали к аркам. В кафелях печей отражались лапчатые тени больших латаний и

синева окон. Эти латании, печи и окна дают реальную расшифровку одного из ранних

брюсовских стихотворений, в свое время провозглашенного верхом бессмыслицы :

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене...

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне — и т. д.

(Подробный разбор этого стихотворения напечатан мною в 1914 г. в журнале

"София". Брюсов после, того сказал мне при встрече:

— Вы очень интересно истолковали мои стихи. Теперь я и сам буду их объяснять