Некрасов

Уже несколько минут за дверью слышалась тихая сдержанная возня. Чуть слышно поскрипывали половицы, робко звякнула дверная ручка, чьи-то голоса ожесточенно шептались и, видимо, спорили. Некрасов, не разжимая век, крикнул:

— Кто там? Входите, все равно разбудили.

Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появились Ваня и Володя. Они были чисто умыты и гладко причесаны, мокрые волосы еще сохранили следы гребенки.

— Вы обещали рассказать, как вы были маленький. Вы сказали, что расскажете утром, и вот мы пришли…

Он, действительно, обещал. Вечером, когда их отправляли спать, он, глядя на их огорченные лица, обещал, что утром расскажет о том, — «как был маленький», но сейчас ему хотелось спать, и он был недоволен, что его разбудили. И, как назло, ему снилось что-то приятное…

— Но ведь еще очень рано, — жалобно сказал он. — Я совсем не выспался.

— Так вы поспите, а мы тихонько тут посидим, — сказал Володя, решительно направляясь к дивану.

Они уселись рядом, чинные и торжественные, — ноги их не доставали до полу. Некрасов закрыл глаза и попытался задремать, но через несколько минут они завозились на диване и встревоженно начали шептаться. В соседней комнате послышались легкие шаги, и Авдотья Яковлевна заглянула в комнату.

— Вот вы где! — сказала она. — А завтрак? Сейчас же в столовую без разговоров.

Некрасов, приоткрыв глаза, смотрел, как неохотно сползали они с дивана. Ага, попались маленькие негодники! Теперь он запрет дверь на ключ и будет спать сколько ему угодно. Но у мальчиков были такие огорченные лица, что ему стало их жалко.

— Вы ешьте скорей и приходите, — сказал он, — а я пока что оденусь.

Но они не были уверены в том, что Некрасов выполнит свое обещание. А вдруг оденется и уедет? А вдруг, придет кто-нибудь? А вдруг его кто-нибудь рассердит, и он станет хмурым и молчаливым, каким бывает очень часто, и скажет, чтобы они шли в свою комнату? Их мучили эти сомнения, и еда не шла им в горло.

Авдотья Яковлевна сидела напротив ребят и зорко следила, чтобы они ели хорошо. Она была обижена, — столько внимания уделяет она детям, а они готовы в любую минуту променять ее на Некрасова. Он возится с ними только тогда, когда ему скучно. Сейчас он хандрит из-за отъезда Тургенева и ищет себе развлечения в беседах с детьми, а завтра они будут ему совершенно безразличны. А она всегда помнит о них.

Она сделала им по второму бутерброду, хотя мальчики смотрели на нее умоляющими глазами. Конечно, им интересней слушать рассказы Некрасова — о псовых охотах, на которые его брал отец, о Волге, о бурлаках, о рыбной ловле, о похождениях в лесу.

Рассказы Авдотьи Яковлевны занимали их куда меньше. Жизнь в городе, театральная школа, комнатная возня с братьями и сестрами, — она сама понимала, что все это было бесцветно. Ребята охотно слушали только ее рассказ о наводнении в Петербурге, которое она видела, когда была еще совсем маленькой девочкой, и о стареньком докторе Марокетти. Доктор Марокетти жил в одном доме с ее родителями, лечил ее в детстве, и она до сих пор помнила песенку, которую распевали все его пациенты:

Доктор Марокетти
Хилый и больной,
Все болезни в свете
Лечит камфарой.

Когда Ваня и Володя простужались и она начинала натирать их камфарной мазью, они распевали эту песенку и называли ее доктором Марокетти.

Некрасов все еще лежал, но мальчики забрались к нему на постель — он же сам велел им прийти после завтрака.

— Ну, рассказывай, — потребовал Ваня. — Только страшное, про чертей.

— А я ничего про чертей не знаю, — сказал Некрасов, — я их никогда не видал.

— Тогда про что хочешь рассказывай, — великодушно разрешил Володя. — Только не про взрослых, а про то, как был маленький.