Некрасов

В дверях, потягиваясь и зевая, стоял большой пес.

— Раппо, сюда! — позвал его Некрасов, показывая на диван.

Пес подошел, лениво переваливаясь, обнюхал ноги мальчуганов и, тяжело вспрыгнув на диван, улегся в стороне, поблизости к валику. Раппо был чистый английский пойнтер — черный, коротконогий, с длинным гладким хвостом. Ловкий и сухопарый в охотничьи сезоны, он за зиму разжирел и обленился, едва перебираясь в обеденный час со своей подушки в столовую. Пообедав, он уже не уходил на свое место, а лежал в столовой на полу, дожидаясь ужина и не желая тратить силы на вторичное путешествие. И сейчас он пришел, очевидно, думая, что уже садятся обедать.

— Ну вот, теперь мы можем трогаться, — сказал Некрасов. — Мы поедем с вами далеко-далеко в лес, на охоту. Ружья у нас за плечами, ягдташи — на боку, все прочие принадлежности сзади привязаны. Едем мы ранней весной, в одну деревеньку. Поставь-ка, Володя, перед нами три стула, — это будут у нас лошади…

Путешествие началось. Ваня с увлечением понукал «лошадей» и подпрыгивал на диване. Володя держал за ошейник Раппо, а Некрасов рассказывал. Он описывал места, по которым они проезжали, людей, с которыми они встречались, придумывал разные приключения, прерывающие их путь. В одном месте — коляска увязла в болоте, потом ехала по лесной дороге, потом остановилась на берегу разлившейся в половодье реки. Время шло, в комнате сгустились сумерки, слуга зашел и хотел зажечь лампу, но Некрасов не позволил. Авдотья Яковлевна, тихонько подошедшая к двери, услышала, как Некрасов с увлечением говорит:

— Смотрите, смотрите, как разлилась вода. Кругом — настоящее море воды, вон как она затопила лес, только верхушки деревьев видны. Смотрите — над водой летят птицы: гуси, журавли, чибисы, кулики. Как они шумят! Слышите, какой серебряный звук производят утки своими крыльями?

— Слышим… — как завороженные, ответили мальчики.

— А вон рыболовы — красноносые птицы, — продолжал Некрасов. — Они падают в воду и хватают мелкую рыбешку… А вон журавли сели отдыхать на зеленый островок, — это, наверно, было поле, видите — озимь зеленеет. Мужики пахали, сеяли, сколько семян извели, сколько труда положили, а река все затопила!.. Ну, нам на лошадях дальше не проехать, надо ботик искать, — вплавь дальше двинемся.

В столовой затопали, загремели стульями, и Авдотья Яковлевна тихонько отошла от двери. Давно надо было бы накрывать к обеду, но она замахала руками и зашикала на слугу, который шел со стопкой тарелок по коридору.

— Назад, назад идите, — шепотом сказала она, — туда нельзя, Николай Алексеевич занимается с мальчиками. Я скажу, когда можно будет.

Она побродила по квартире, заглянула в людскую, выбранила прислугу за какой-то беспорядок в коридоре. Скучая и не зная, куда деваться, зашла в комнату Добролюбова. Его не было дома, разбросанные книги, рукописи и корректуры указывали, что он побежал куда-то, бросив работу.

Она подошла к столу и увидела около чернильницы большую нарядную конфету в виде пылающего сердца. Рядом валялась развернутая записка:

«Я вас жду, Добролюбов; уже половина седьмого, а вас все нет. Если можно, придите. Целую вас».

Внизу были две приписки:

«Скорее! Скорее! Скорее! Посылаю вам сердце с пламенем».

Подписи не было, но Авдотья Яковлевна сразу угадала автора, — молоденькая сестра Ольги Сократовны Чернышевской совсем покорила сердце свирепого критика. Он ходил за ней по пятам, как большой неуклюжий пес, а она — кто знает, что чувствовала она? Верней всего просто кокетничала по привычке, забавляясь внезапной и горячей любовью этого серьезного юноши.

Авдотья Яковлевна, скривив губы, бросила записку на стол. Кругом любовь, горячие страсти, пылкие надежды. У нее давно не осталось никаких надежд, и любовь, доставшаяся ей, не похожа на конфету. Со злорадством, она развернула конфету и съела ее. Ничего особенного — конфета как конфета, только бумажка оригинальная, — дурак Добролюбов.

Она еще раз внимательно осмотрела письменный стол. Последние номера «Отечественных записок» были заложены множеством закладок. Авдотья Яковлевна открыла страницу и прочла абзац, отчеркнутый карандашом. В нем рассказывалось о том, на какие высокие помыслы и общечеловеческие скорби был способен иногда Илья Ильич Обломов и как неизменно гасли без всякого применения эти стремления к возвышенному и благородному. Она усмехнулась, думая о том, сколько общего с этими чувствами видит она у очень многих своих знакомых.

«Да и сама я не Обломов, что ли? В своей собственной жизни плыву по течению, вздыхая и ахая. Всем завидую, даже Добролюбову, который млеет около своей красотки, даже Некрасову, которому сейчас интересно играть с мальчиками…»

Авдотья Яковлевна захлопнула книгу и ушла на свою половину.

— Зажгите свет в столовой и накрывайте к обеду! — крикнула она слуге. — Что же мы сегодня до ночи сидеть голодными будем?

III