Некрасов

Старик сидел как неживой. Он не видел, что костер догорел, что трубка его погасла и упала в траву, что небо начало светлеть на востоке. Он беззвучно шевелил губами, повторяя за Некрасовым слова, и, когда тот кончил читать, не сказал ничего, точно боясь нарушить охватившее его очарованье.

Некрасов поднялся, подбросил веток в костер и спросил:

— Ну как, дед, настоящие мои стихи или нет?

Старик тоже встал и неожиданно поклонился поэту в пояс.

— Спасибо тебе, — сказал он ласково. — Спасибо, что не погнушался нищим бродягой. Прости меня, старого дурака, что вольно с тобой разговаривал. Не ведал я, кто ты за человек. Сделай еще одну милость: спиши мне стих, что про пахаря. Я пойду по деревням — петь его буду; пусть люди узнают, какие про ихнюю горькую долю песни есть…

— А ты разве грамотный? — спросил Некрасов.

— Грамотный, мил человек, Грамотный, только от грамоты пользы мало вижу, книжек-то хороших, про нашу крестьянскую жизнь, нет, а про разбойников или про божественное я читать не охотник.

Николай Алексеевич вырвал несколько листков из записной книжки, написал «Несжатую полосу», стараясь писать как можно разборчивей. Старик бережно спрятал в карман маленькие листки, закурил трубочку, поправил костер и снова уселся около огня.

— Спать-то не будем, что ли? — спросил Некрасов.

— Какое тут спанье, — ответил дед. — Вон уж солнышко всходит, птицы божий просыпаются… Ты ложись, отдохни, а я тебя постерегу напоследок, — знать, не встретимся больше с тобой. Вон ты какой желтый да худой — больной, что ли?

— Больной, дед, помирать скоро…

— Ну, нет, помирать тебе нельзя. Помирать тебе совсем даже не следовает. Ты человек богу угодный, народу надобный, тебя смерть не тронет, не посмеет. Тебе от жизни и от людей почет большой быть должен.

Некрасов рассмеялся и покачал головой:

— Вот ты и ошибся, дед, почету мне ни от кого нет, ни от жизни, ни от людей. Особенно от людей — не больно они меня уважают.

— Так ведь надо сказать — какие люди, — серьезно заметил старик. — Ежли нестоящие люди, так тебе на них наплевать, а хороший человек тебя всегда уважать должен. Может, конечно, хорошие люди не все тебя знают, а ты думай: вот кабы знали — уважали бы. На плохих ты вниманья не обращай, что они тебе? Так, пузырь на воде, лопнул — и нет его, а хороший-то человек умер, в земле сгнил, а слава об нем все одно жива. Ну, ты поспи, а я огонек покараулю.

Николай Алексеевич благодарно посмотрел на старика, — хорошо, что они его встретили — сел поближе к костру, подбросил в него сухую бересту и рассказал старику о подготовке к освобождению крестьян. Старик слушал его внимательно и кивал головой.

— Ну, что ж, это все правильно, — сказал он уверенным тоном. — Опамятовались, стало быть, убоялись мужицкого гнева. Однако и царь-то после войны вроде послабже стал… и побили его малость, и народ на войне разбаловался. Дай бог, дай бог.

Он перекрестился и, взглянув на Некрасова, неожиданно добавил:

— А про Власа у тебя тоже хорош стих. Прочти-ка его мне еще разок, сделай милость!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Некрасов вернулся с охоты веселый и сразу же засел за работу. Поэма, которая его мучила, вылилась, наконец, на бумагу. Право же, неплохая поэма.

Он расхаживал по комнате в халате и в туфлях и повторял несколько нравящихся ему строк. Снова оживали в душе чувства, сопутствовавшие во время пути на родину, — светлое умиленье при виде убогого деревенского храма, братская любовь к мирному хлебопашцу, тихо бредущему за сохой, ощущение глубокого покоя, охватившее его родину после жестокой и бессмысленной войны.

Правда, потом эти чувства поколебались. Идиллическая тишина, которой он любовался из коляски, оказалась обманчивой. Россия, пожалуй, не была такой. Все в ней бродило, все было в напряженном ожидании, — нельзя, может быть, сейчас посвящать ей такие строки.

И все-таки ему не хотелось расставаться с первыми впечатлениями. Пусть живет его «Тишина»!

Он задумался над строчками, посвященными царю. Не слишком ли сильно? Конечно, начатое им дело поражает величием, но до Петра ему, пожалуй, далеко.

И быстро царство молодое
Шагает по пути добра,
Как в дни великого Петра…

Николай Алексеевич прочел вслух эти строки. А что, собственно, в них неправильного? Пусть они остаются, пусть останутся и другие с пожеланием здоровья и покоя тому, кого он назвал «защитником» и «главой народной».

Пред коим частные труды
Как мелководные пруды
Перед Невою многоводной.

«Защитник» и «народный глава» — это, может быть, чересчур?

Некрасов остановился у окна, выходящего в сад, и посмотрел на Панаеву. Она сидела на широкой скамейке, закрывшись большой кружевной шалью. Желтый зонтик, привязанный к спинке скамьи, бросал золотистые, теплые тени на ее загорелое лицо. Книжка валялась на песке. Авдотья Яковлевна, низко нагнувшись, с интересом рассматривала что-то на дорожке.

— Что вы ищете? — крикнул Николай Алексеевич, высунувшись из окна.

Авдотья Яковлевна вздрогнула.