Некоторые вопросы теории катастроф

Облизнул губы и бросил взгляд в текст (он постоянно облизывал губы; видно, они у него вроде картофельных чипсов – солененькие и вызывают привыкание).

– Три недели назад всеми любимая Ханна Шнайдер нас покинула, и все это время непрестанно звучат самые добрые слова в ее адрес. Люди рассказывают о том, как она повлияла на нашу жизнь – в великом и в мелочах. Сегодня мы все вместе хотим выразить благодарность за то, что нам довелось повстречать такого прекрасного человека, учительницу и друга. Спасибо за ее доброту, человечность, ее заботу о нас, мужество в преодолении препятствий и радость, которую она дарила. Жизнь вечна, и любовь вечна, а смерть – ничто, всего лишь горизонт, а горизонт – всего лишь линия, обозначающая пределы нашего взора.

Джонсон бубнил и бубнил, переводя взгляд с одной части слушателей на другую с регулярностью поливальной установки – наверное, почерпнул сие полезное знание на курсах для проповедников: «Необходимо сплотить аудиторию, создав у каждого чувство причастности и человеческого единения». Речь была не такая уж гадостная, просто в ней никак не отражалась Ханна. Сплошь «она была светлым человеком» да «она мечтала о благе для всех», и ни слова о том, чем она жила на самом деле, – этой темы Хавермайер и прочие учителя боялись до дрожи, как если бы вдруг обнаружили асбест в корпусе Элтон или узнали, что повар школьной столовой Кристиан Гордон болен гепатитом А. Я так и видела стандартный текст проповеди с пометками «вписать нужное имя» (см. www.123pominki.com, № 8).

Когда он наконец умолк, хоровое общество взгремело, чуть фальшивя: «Снизойди на нас, Божья любовь». Ученики потянулись к выходу, улыбаясь, ослабляя галстуки, подтягивая резиночки на прическах «конский хвост». Я напоследок еще раз воровато глянула на Аристократов – они сидели, как статуи, с каменными лицами. Во все время проповеди ни разу не шевельнулись и не перешептывались между собой. Только Лула, словно почувствовала мой взгляд, обернулась, когда Эва Брюстер зачитывала текст из Псалтири, и, стиснув зубы, так что на щеках образовались вмятинки, посмотрела прямо на меня (и тотчас уставилась в пространство; так пассажиры машин, что мы с папой обгоняли в своем «вольво», смотрели мимо нас, на более интересные вещи: траву, небо, рекламные щиты у дороги).

Хавермайер двинулся по проходу со свинцовой улыбкой на лице, рядом катилась Глория, а за ней семенил мистер Джонсон, жизнерадостный, что твой Фред Астер, исполняющий фокстрот с очередной красоткой. Тут и Аристократы поднялись. Не глядя ни направо, ни налево, высоко держа голову, точно так же, как Ханна, когда танцевала с бокалом в руке под «Лихорадку» Пегги Ли[428] (а то и просто за обеденным столом, притворяясь, будто ей интересны наши дурацкие рассказы о школьной жизни), они проследовали к выходу и растворились в ослепительном сиянии дня.

Я забыла предупредить папу, что сегодня нас отпустят раньше. Пришлось бежать к телефону-автомату в безлюдном вестибюле Ганновера.

– Оливки! Постой!

Я оглянулась – это был Мильтон. У меня не было большого желания с ним общаться. Кто его знает, каких он мне гадостей наговорит, распалившись после поминальной службы… Но я приказала себе остаться на месте. «Отступай только перед лицом неминуемой смерти», – пишет Нобунага Кобаяси в книге «Как стать убийцей сёгуна» (1989).

– Привет, – сказал он со своей обычной улыбкой ленивца.

Я молча кивнула.

– Как жизнь?

– Замечательно.

Мильтон выгнул бровь и сунул ручищи в карманы.

Выдержал еще одну паузу. Династия Мин поднялась к вершинам власти и вновь ушла в небытие, пока он не соизволил произнести следующую реплику:

– Я хотел с тобой поговорить.

Я молчала. Пусть говорит великий ниндзя. Пускай теперь он напрягается, подыскивая слова.

– В общем… – Он вздохнул. – Не представляю я, как это она могла себя убить.

– Неплохо, неплохо, Молчун. А теперь давай завяжи эту светлую мысль узелком и попробуй на ней повеситься. Выдержит или нет?

Вид у Мильтона стал ошарашенный. Может быть, даже огорошенный. Папа говорил, в наши дни, когда «извращенный секс воспринимается как обыденное явление, а эксгибициониста в общественном парке увидишь чаще, чем поле пшеницы в Канзасе», огорошить человека практически невозможно. Однако мне это, кажется, удалось. Конечно, Мильтон не привык слышать от меня интонации крутого ковбоя. Он еще не знал новую Синь – Синь-завоевательницу, Синь Вороненую Сталь, Хищницу Дикого Запада, Техасскую Лихачку, Леди из Луизианы, которая стреляет с бедра, гордо красуется в седле и странствует одинокими тропами. (Также он, очевидно, не читал «Отважного» [Рейнольдс, 1974]; я дословно повторила то, что Красавчик Пестрый сказал Торопыге Смиту.)

– Может, свалим отсюда? – предложил Мильтон.

Я кивнула.