Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

ШТАУБЕ. Браво! Вы – провидец! Но и это не все! Судя по тем материалам, которые открыл Форст, он вполне может выйти по ним не только на швейцарский Красный Крест, но и на покойника Пьера Сузи. А это удар по нашим с вами ребрам! Потянув за одну нитку, они выйдут на всю нашу парижскую операцию во время автогонок. А эго нокаут, от которого мы вряд ли оправимся… И наконец, последнее обстоятельство: вывоз культурных ценностей из России и сегодня стоит перед нами сугубо значимо. Вы представляете себе, какого уровня политический скандал разыграется, если здесь, на Западе, выйдут на мой сегодняшний бизнес с русскими иконами и картинами?.. Поэтому ответьте мне: какого черта вы хлопали ушами все эти дни?!

ДОРН. Мы живем не под фюрером! Сейчас не сорок второй год! Я не могу арестовать Степанова и расстрелять Форстов – вы, к сожалению, лишены права отдавать приказы!

ШТАУБЕ. Повторяю свой вопрос: почему вы дали этому делу разрастись?

ДОРН. Я давал делу вызреть! Я не мог предположить, что пойдет цепная реакция!

ШТАУБЕ. Что значит – «вызреть»? В чем ваш просчет? С чего все началось?

ДОРН. Я был просто-напросто не вправе пройти мимо того, как в сферу моего интереса попал русский, который смог втравить в дело Форстов не только Дедхоф и Реггера, но и…

ШТАУБЕ. Я в курсе! Дальше…

ДОРН. Бунвехавен был введен мною в комбинацию в нужный момент, он всучил русскому липу, красиво всучил, породив некоторое отчуждение между Степановым и Форстами по поводу иконы 891… Сосед Степанова – наш человек – красиво намекнул об аукционе… Я был убежден, что Степанова уничтожат во время торгов: был придуман телефонный звонок, мои люди нагнетали ажиотаж, но кто мог представить, что после очередной статьи Степанова о поиске Форста возникнет этот профессор Коллер и скажет о «прерогативе фюрера», потом француз Сежо назовет архив «1100», а голландец укажет на Зайсбург. Кто мог допустить, что Форсты найдут Заксенштадт и смогут открыть ящики в кирхе?! Да еще предупредят Степанова о ловушке по телефону, разыскав его на аукционе в Базеле?! Кто мог предположить, что Степанов сломает свой план, о котором мы знали: «Я обвиняю фирму “Сотби” в продаже краденого», и вместо этого обвинит их в продаже нашей фальшивки!

ШТАУБЕ. Предложения?

ДОРН. Ждать.

ШТАУБЕ. Это невозможно по двум обстоятельствам: первое – в случае если эта старая сволочь действительно выйдет по архивам кирхи на узел с покойным швейцарцем Сузи, вас арестуют…

ДОРН. Вас тоже.

ШТАУБЕ. Конечно. И Бунвехавена. Вам от этого будет легче?! Мне – нет… Бунвехавен кричит и стонет по ночам, у него ярко выраженная мания преследования… Второе обстоятельство… Макговерн намерен выдвинуть свою кандидатуру на пост губернатора… Если вы не сможете…

ДОРН. «Мы», почему «я»?

ШТАУБЕ. Нет, не «мы», а «вы», ибо вы здесь сидите, а не я… «Наше» – значит «ничье», «мы» – это стадо, все решает «я»… Продолжаю… Если Макговерна обольют помоями накануне выборов, это заденет интересы ряда мюнхенских друзей, а этого они вам не простят – более того, они не простят этого детям ваших детей…

ДОРН. Какое-то безумие, право…

ШТАУБЕ. Именно так – безумие…

ДОРН. Безумие… Безумие? Погодите, а почему нет?.. Безумие… Спасибо за идею… Безумие – сумасшествие – клиника – опека… Хм! Я доложу вам о результатах завтра в восемь.

ДОРН стремительно прощается с Штаубе-Майером, спускается на просцениум в «зал наблюдения и прослушивания», смотрит за работой, включает селектор: «Зайдите ко мне с документами на всех родственников и друзей Форстов…» Потом возвращается к себе, там его уже ждет СОТРУДНИК, стоя возле черной стенки, на которой так удобно иллюстрировать свои замыслы, прикрепляя фотографии к стенке.

ДОРН внимательно разглядывает фотографии.

СОТРУДНИК. Фрау Форст. Подступов нет. Фанатично любит мужа. Первый сын, Ганс, предан отцу, подступов нет. Младший сын, Франц, предан отцу, подступов нет.

ДОРН. С коммунистами по-прежнему никаких контактов?

СОТРУДНИК. Нет… Господин Опитц из Кобленца, брат фрау Форст, 62 года, участник войны, унтершарфюрер дивизии «Дас Рейх», кавалер Железного креста, пенсионер, в средствах весьма ограничен, определенно здравых взглядов, в беседах с агентурой высказывался в том смысле, что Форст не думает о семье, другой бы хоть сыновьям машину купил, имея столько земли, сколько он, а этот идеалист тратит все деньги на копирование каких-то паршивых архивных документов.

ДОРН. «Идеалист»? Мне лично «псих» нравится больше.

СОТРУДНИК (продолжает доклад). Это племянница фрау Форст, дочь ее покойной сестры Габи Лутц.

ДОРН. А что она говорит о любимом дяде?

СОТРУДНИК. Она молчит.

ДОРН. Надо разговорить.

СОТРУДНИК. Не выйдет.

ДОРН. Я не знаю такого слова.

СОТРУДНИК. Фрейлейн Эва Лутц глухонемая, врожденный порок.

ДОРН. Значит, так, завтра на тринадцать часов закажите стол на две персоны в ресторане, неподалеку от дома, где живет господин Опитц. Скажите, что беседовать он будет с представителем страховой компании, которая готова защищать интересы семьи его сестры…

СОТРУДНИК. Но он может быть занят завтра в тринадцать часов…