Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Уралов только развел руками:

– Ну, если вы считаете, что вступать в деловые отношения с итальянцем, который совершенно не проверен, вполне нормальное дело, тогда, значит, я чего-то не понимаю… А представьте себе, если после того, как мы примем от него этот самый патент на джинсы, он обратится к нам с требованием такого свойства, которое мы не сможем удовлетворить? Такой оборот вы допускаете?

– Но он же прямо пишет, что делает безвозмездный дар, – возразил я.

– Так ведь он итальянец! – Уралов даже растерялся. – Они живут своими законами, товарищ дорогой! Мы не вправе диктовать им свои нормативы! Другое дело: отчего наши модельеры столь преступно относятся к рабочей одежде?! Почему они так равнодушны к труженикам полей? – вот как надо ставить вопрос! А пригласил я вас бот почему: вы и товарищ Розанцева – самые молодые работники отдела, наша, как говорится, опора и надежда. Поэтому мне Розанцеву критиковать не с руки, надо бережно относиться к подрастающему поколению, а вам следует поправить ее на собрании, тем более я имею на вас виды: удалось выбить штатную единицу старшего экономиста. Думаю, вы справитесь и с этим объемом работ…

О новой штатной единице в отделе говорили уже полгода – сто восемьдесят, самостоятельный участок, конечно, заманчиво.

Словом, на собрании я выступил, задав тон критике; Леночка смотрела на меня с ужасом; Левин поддержал меня: «Мы все за самостоятельность, но ведь не зря же родилась пословица: один ум хорошо, а два – лучше».

Леночке объявили выговор без занесения в личное дело, но она повела себя странно, написала заявление об уходе по собственному желанию, перевелась куда-то в НИИлегпром.

С тех пор, конечно, никто самостоятельных предложений не вносил, все вернулось на круги своя, без десяти виз ни один документ из отдела не выходил: каждая строка выверена, согласована с пунктами инструкций и постановлений, нпкто не придерется.

Однако старшим экономистом Уралов меня не утвердил; пригласив в кабинет после окончания рабочего дня, объяснил, что ряд сотрудников приходили к нему, сетуя, что тон моего критического выступления был слишком резким, это травмировало молодую женщину, мое повышение поэтому может сыграть против меня, в конце концов, на вакансии старшего экономиста свет клином не сошелся, предвидится еще одна штатная единица, консультанта, очень престижно, оттуда прямой путь в заместители начальника, поймите меня правильно…

И действительно, через год начальник выбил эту штатную единицу: сто девяносто, прогрессивка, престижно, самостоятельный фронт работы.

Именно тогда Левин передал мне бумагу, пришедшую из отдела сводного планирования; речь шла о мерах по директивному расширению посевных площадей под кукурузу. Я знал отношение северян к «царице полей» – люди стоном стонали. Конечно, дурство это было – понуждать архангельского мужика возделывать то, что хорошо для Аризоны и Краснодара, но план есть план, сказано – выполняй, хоть каждому ясно, к чему эта барская прихоть может привести.

Как раз тогда были созданы совнархозы – в расчете на то, что уравновесят централизованную министерскую бюрократию, для которой ничего, кроме отчета, не существует: свалил итог, отрапортовал – и гуляй себе спокойно до следующего года! (Хотя ничего из этого не вышло, совнархозы создали свою бюрократию, вот и пошла стенка на стенку: местные власти – на министерства, те – на местных, бьются все, бьются, а за что, с кем и во имя чего – понять совершенно невозможно!)

…Те, кто приезжал ко мне из совнархозов с Севера, впрямую-то ничего не говорили, но глазами молили: «Помоги!»

А – как?

Долго я крутил этот документ, отправил его на согласование и в Минсельхоз, и плановикам, и снабженцам – словом, по двенадцати адресам, собрал девяносто три (как сейчас помню!) визы и отправился с этим к шефу.

Тот пролистал папку, посмотрел на меня с удивлением, пожал плечами.

– Неужели по каждому пустяку вам нужно указание сверху? – спросил он меня несколько раздраженно. – Боитесь принять самостоятельное решение? У вас есть согласования, имеете свою точку зрения, так действуйте! А если не уверены в чем-то – так и скажите. Составьте записку, обоснуйте несогласие, я готов поработать вместе с вами…

Я тогда ощутил свою крохотность и расплющенность – не человек, а какой-то червь раздавленный! Откуда я знаю, как отнесутся к моему заключению наверху? Вдруг кому-то не приглянется?! Бумагу вернут, шеф решит, что я не готов к работе консультанта, пропади ты все пропадом!

Папку я забрал, сказал Левину, что у моей сестры именины, пригласил на воскресенье, накрыл роскошный стол, пировали до двух часов, отвез его домой на такси и, прощаясь уже, попросил пробежать свежим взглядом мою записку.

В понедельник Левин забрал ее, пообещал за два дня «повертеть», а через три дня меня вызвал Уралов:

– Вот как надо делать серьезный материал, – сказал он, протягивая мне странички, исчерканные Левиным. – Учитесь у старых кадров, не зазорно.