Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Письмо было отправлено с Ходжаровым атаману. Нехорошко лег в холодную постель и долго дышал себе на грудь, чтобы унять частую дрожь, а Чарышев дворами пошел к Суворину. Там уже был и Данилов из РВС.

Чекисты молчали и курили. Говорить было не о чем – только что пришел приказ: казнить кровавого палача Дулова, врага трудового народа, повинного в тысячах убийств и замышляющего еще многие тысячи убийств во имя бредовой идеи своей.

Была создана боевая группа в составе чекистов Касемхана Чарышева, Махмуда Ходжарова, Кудука и Мукая Байсымовых, Юсупа Казырова и специальных курьеров – братьев Азиза и Насыра Ушурбаевых.

Той же ночью осунувшийся за эти недели Чарышев увел с собой за кордон четырех чекистов, а Азиз и Насыр Ушурбаевы уходили жить, до особого приказа, на маленькую заброшенную мызу пастухов в предгорьях, неподалеку от границы, – чтоб ни одна душа их не видела.

Утром ЧК арестовала – как было объявлено – группу заговорщиков в составе Нехорошко, братьев «изменника» Касемхана Чарышева – Аббаса и Батырхана, милиционеров-«предателей» Розмаметова, Корнева и Жунусова. «Преступная группа» скрывшегося Чарышева была объявлена вне закона.

Операция по уничтожению Дулова вступала в свою последнюю стадию.

Пробравшиеся ночью в Суйран Чарышев и его люди поселились в самой дальней, маленькой комнатушке караван-сарая «Лянга», который располагался неподалеку от крепостных стен, обносивших центр Суйрана.

Первые три дня братья Байсымовы несколько раз выходили на разведку – бродили вблизи крепости Дулова, слушали разговоры, присматривались, что к чему.

Атаман, по слухам, был болен и лежал в своем кабинете.

На третий день, поздно ночью, на связь к Чарышеву пришел Азиз Ушурбаев – семнадцатилетний чекист, тот самый, который до поры жил вместе со своим старшим братом на пастушеской мызе.

Чарышев долго раздумывал: стоит ли его отправлять обратно в Джеркут. Никакой информации он передать Суворину не мог, а доложить о выполнении задания – тем более. Поэтому, решив, что лишний человек в самый последний момент может оказаться особенно нужным, он оставил Азиза при себе.

В комнатушке было душно, окна здесь не было. Чекисты во дворе караван-сарая не показывались, и к ним никто не заглядывал; хозяин постоялого двора был предупрежден, что в комнате – тяжелобольной человек.

А дни шли. Можно было предполагать, что Дулов и не болен вовсе; можно было предполагать, что он, запершись в своем штабе, заканчивает последние приготовления перед началом наступления на Советскую Россию.

Это предположение, в конце концов, оказалось истинным. Об этом и было сказано чекисту Насыру Ушурбаеву – последнему из группы Чарышева. Суворин написал маленькую записочку, скатал ее в трубочку и передал Ушурбаеву.

Чекист спрятал ее в одной из незаметных дырочек своей стеганой шапки, попрощался с Сувориным и, вскочив в седло, поехал к границе. Он двинулся в Суйран самым коротким путем, через плавни и болота.

Ночь была безлунная и тревожная. Ветер, налетавший с высокогорных пустынь, приносил запах прелой травы: в этом году совсем не было снега, и трава на сорокаградусном морозе стояла желтая и от мороза словно бы стальная.

Ушурбаев приехал к Чарышеву около одиннадцати часов. Он бросил лошадь, задал ей корма и, переступая через тела спящих караван-баши из Китая, Индии и Афганистана, пошел в комнату к Чарышеву. Где-то рядом, чавкая, смеялся курильщик опия. Далеко выли собаки, и вой, скорбный и мятежный, уносился в черное небо к белому пятаку луны.

Чарышев полулежал на кошме и медленно курил, наблюдая за тем, как красный огонек раздирал сигарету. Сигарета была американская, с запахом диковинным и легким, будто медовым. Азиз, свернувшись калачиком, спал.

Ходжаров сидел у стены, рядом с братьями Байсымовыми. Они сидели, закрыв глаза, потому что им и спать не спалось, но и устали за эти дни от бессонницы сверх всякой меры.

– Замерз? – спросил Чарышев.

– Нет.

– Пей чай, он горячий.

– Спасибо. Вот – от Суворина.

Ушурбаев передал Чарышеву записку. Она была волглой от пота. Чарышев прочитал: «Он здоров. Надо кончать сегодня, в крайнем случае – завтра. Революция в опасности».

Чарышев затушил сигарету, откинулся на спину, заложил руки за голову и посмотрел в потрескавшийся потолок. «Дулов верит мне, потому что для него я – “чичмек”, для него я служу тому, кто больше платит. Слепец, сволочь! Никогда он не поймет моей правды – правды татарина, уйгура, казаха или узбека. Никогда не поймет той правды, которая пришла к нам из Петрограда. Труп он. Хоть пока и живой, а уже труп!»

Чарышев закрыл глаза и сказал:

– Может быть, Азиза отправим обратно. Он – мальчик.

Все молчали и смотрели на Насыра, потому что он был старшим братом: сейчас решал он, Насыр допил чай и сказал:

– Рано или поздно мальчик должен стать солдатом. – Он осторожно тронул брата рукой за колено.

Азиз вздрогнул всем телом, будто конь, которого укусил слепень, быстро поднялся и – как и не спал.

Чарышев, по-прежнему лежа на спине, сказал:

– Сейчас мы пойдем туда.

Люди поднялись. Без команды.

– Нет, – сказал Чарышев, – вы сядьте пока – надо посидеть.