Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– Я-то красивая, – ответила девушка, – а зато вы – герои.

– Степан, – сказал Иванов и протянул ей руку.

– Галя, – ответила она и, поднявшись на мыски, поцеловала Иванова в губы.

Сентябрь 1951-го

Подполковник Тураев из политотдела академии еще раз посмотрел на звезду героя, потом поднял глаза на подполковника Иванова, вздохнул, как-то неприятно, брезгливо, что ли, поморщился и сказал:

– Да ты кури, кури, я потерплю…

– Я тоже потерплю.

Тураев долго рылся у себя в столе, достал папку, рассердился снова неизвестно чему и сказал:

– Да кури ты, бога ради… как дамочка, честное слово.

Иванов усмехнулся, достал из пачки длинную «казбечину», закурил, глубоко затянулся и сказал:

– В чем дело-то? Не тяни душу.

– Да вот, понимаешь, жена твоя нам пишет.

– Ну и что?

– У тебя с ней вообще-то как?

– Я не понял смысл вопроса. Что она пишет?

– Неверно, пишет, себя ведешь. Не по-партийному.

– В чем это выражается?

– Ну, просит повлиять на тебя, чтоб ты вернулся в семью.

– Семья – это как: одна она или я тоже имею к семье отношение?

– Детишек у вас нет?

– Нет.

– Словом, Степан, сигнал есть сигнал, мы должны отреагировать. Сам понимаешь. Судя по стилю – баба у тебя агрессивная. Пойдет в округ строчить, в министерство. У тебя что, увлечение какое на стороне?

– Нет.

– А в чем же дело?

– Я не люблю ее. Точнее: разлюбил.

– Ну, а дальше как думаешь быть?

– Я ушел. Подал на развод.

– Брось ты горячку пороть, ей-богу… Ты ж политработник, должен быть образцом – и в моральном аспекте тоже.

– Разлюбить женщину – это аморально?

– Я говорю в данном случае о твоей жене.

– А что – жена не женщина? Или регистрация брака делает нас рабами друг друга?

– Не дури, Степан.

– Да я не дурю, Лева. У меня завтра суд.

– Никакого суда не будет. Ты заберешь заявление, и все уладится.

– Ничего не уладится, и заявления я не заберу.

– Ты делаешь глупость, Степан.

– Быть честным по отношению к своему чувству – это значит, по-твоему, делать глупость? Пожалуйста, не терпится вам почесать языки, завести персоналку – вызывай меня на партком.

– Тут дело не партком, – покачал головой Тураев, – она еще написала заявление в офицерский суд чести. Поговори ты с ней по-хорошему. Ей-богу, это никогда еще никому не мешало.

Иванов разделся в маленькой прихожей: на вешалке у соседей было много пальто. Там, в комнате у прораба, крутили патефон и пьяно подпевали хору Пятницкого. Иванов долго вытирал ноги о половичок, открыл дверь своей комнаты: на тахте возле приемника лежала Галя, его жена. Иванов молча, прошелся по комнате, а потом, остановившись перед ней, спросил:

– Зачем ты это сделала?

– А зачем ты все это начал? Зачем ты притащил меня сюда? Дура, дура, какая дура! Польстилась, поверила, приперлась, а что мне здесь делать? Я тебе говорила: или добейся перевода в нормальный город, где в кино не воняет щами, или я буду драться за себя, за свою молодость, за свою мечту, наконец!

– Драться, но не клеветать…

– У нас в стране женщинам верят, Степочка. Женщинам и милицейским протоколам: раз написано пером, топором не вырубишь, всегда ты останешься виноватым.

– Чего ты хочешь, я спрашиваю?

– Я хочу, чтобы ты вернул меня туда, откуда взял. Я хочу домой, понимаешь ты или нет?!

– Не кричи.

– Можно орать – у них патефон. Все равно ничего не слышно.

– Я тебе предлагал не раз и не два: возвращайся. Я даю тебе свободу, ты ее не берешь. Я никогда не унижался ни перед кем, ясно тебе? Меня сюда прислали, и я здесь буду до тех пор, пока меня не переведут в другое место.

– От этих белых медведей к верблюдам?

– Может быть. Поэтому: если с милым в шалаше не рай, а некое подобие чистилища – уезжай.

– А на что я там буду жить?

– Я ж тебе сказал: я буду переводить тебе половину оклада.

– До тех пор, пока я буду твоей женой, – да. А если ты получишь развод – ты не обязан мне платить ни копейки.

Иванов поморщился, снова походил по комнате, остановился на прежнем месте перед Галей и сказал:

– Я предлагал тебе: я напишу юристу, адвокату, дьяволу, кому хочешь – я буду пересылать тебе эти самые проклятые деньги.

– Не играй в простака, Степочка. Я ездила к юристу: это незаконная сделка. Получил развод, детей нет, я трудоспособна – и тю-тю!

– Какая ты все-таки скотина, возлюбленная моя!

– Ну, давай, давай… Что еще?

– Больше ничего, – ответил Иванов и пошел к двери.

Галя быстро вскочила с тахты, подбежала к двери, закрыла ее собой и жарко, быстро заговорила:

– Либо ты сделаешь так, как говорю, прошу, молю тебя, – либо я не дам тебе отсюда так спокойно уйти. Ты знаешь меня.

– Не надо этих сцен, Галя. Это нечистоплотно.

– Мы вернемся с тобой в Ленинград, в Москву, в Киев, наконец, все будет хорошо, все будет как прежде, ну сделай что-нибудь, ну не могу я тут, мне даже все эти шубы и туфли не для чего держать в этом проклятом селе! Я погибаю здесь, понимаешь?

– Я тебе снова повторяю – езжай в Ленинград.

– А что я там буду есть? Ходить на вокзал?

– Пусти меня, – сказал Иванов, и лицо его скривилось, как от кислого и противного, – пусти, я тут не могу.