Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Продолжая орать таким образом, врач на цыпочках подходит к Валерию Петровичу, поднимает подушку на его нарах и быстро прячет туда два пистолета и несколько обойм, завязанных в тряпки.

– Молчать! – надрывается француз. – Слушай команду! Левой рукой оттащи этого тифозника – на нем вши!

Я слышу, как за дощатой перегородкой кто-то быстро отходит к двери, ведущей в лазарет. Хлопает дверь. Все ясно: врач боялся того человека, который стоял за перегородкой. А тот испугался вшей. Значит – провокатор.

«Сейчас он начнет говорить по-человечески», – думаю я. Но нет – врач продолжает орать – теперь на Валерия Петровича. Только на него он орет по-французски. После трехминутного крика врач быстро уходит, чтобы вернуться к нам через полчаса.

– Не было санитара – чтобы постоять у входа, – говорит он Валерию Петровичу, и тот переводит слова врача мне. – А какой-то тип третий день таскается сюда с жалобой на боль в анальном отверстии.

– Где? – усмехается Валерий Петрович. – Позорное заболевание интеллигенции…

– Позорных заболеваний нет. Только у того ничего не болит; просто удобнее наблюдать, пока я осматриваю его. По-видимому, провокатор: слишком гладок, хотя и с красными винкелями.

– Вы уже сообщили о нем?

– Три дня нет связного.

Врач садится на краешек моей кровати и просит:

– Держите передо мной рану открытой – на всякий случай.

– Хорошо.

– Вам просили передать, – говорит он шепотом, одними губами, – что перевод в оружейные мастерские отменяется. Вы теперь будете работать в центральной канцелярии нацистской партии, в подчинении у имперского руководителя партии Бормана, на Вильгельмштрассе, 64.

– Что?! – спрашиваю я и чувствую, как у меня от изумления глаза лезут на лоб.

Врач смеется и кивает. Валерий Петрович тоже смеется, потому что он филолог и понимает плохую немецкую речь врача даже по тому, как двигаются его губы.

Мы стоим близко друг от друга и беззвучно смеемся – нам очень весело: я – работник центральной канцелярии фашистской партии! Есть чему смеяться, честное слово!

– Вам дан пятидневный отпуск: побудете здесь, наберетесь сил, получите инструкции на будущее, а потом вас переведут в берлинский филиал лагеря.

– Ясно.

– Кажется, вас перебрасывают на радиосводки союзников.

– Получать непосредственно от Бормана?

– От кого? – недоумевая, переспрашивает врач, а потом, поняв, снова смеется: сотрясаясь всем телом и размахивая руками.

Вечером в госпитале умерло три человека. Ночью – один. Утром за ними пришли французы из команды, обслуживающей крематорий. Перед тем как унести трупы, они выбивают маленьким молотком золотые коронки у покойников и отдают врачу. Он прячет их в тайник – выпиленный в нарах ящичек. Через час после того, как уходит команда, к врачу заглядывает Чарквиани, бывший помощник капо моего барака. Он прекрасно одет – в черном, обтягивающем его сильную, поджарую фигуру джемпере, в кокетливой шапочке и в американских широких брюках. На этом его костюме почти совсем незаметен изящный номер, пришитый особыми нитками, чуть не узорной штопкой. Теперь Чарквиани работает в канцелярии лагеря и считается большим лагерным начальством. Он проходит по нашей комнате и бурчит:

– Что, валяетесь, вонючие свиньи?! Скоро я вас всех подниму на ножки!

Так как стекла в окнах вымазаны белой краской, тут можно безбоязненно улыбаться и не следить за глазами, потому что если злишься или, наоборот, смеешься, то сразу же выдают глаза. Чарквиани кричит, но лицо его растянуто улыбкой – очень доброй и озорной. Он подмигивает мне, весело берет у врача мешочек с золотыми коронками, прячет его в карман, смотрит на пистолеты и делает испуганное лицо. К пистолетам Чарквиани не имеет никакого отношения. Он – самый законспирированный человек в лагере. Я узнал о том, что он – один из руководителей подполья, совершенно случайно, когда Коля Лучников, проверяя меня, попросил дать сигнал. О нем знают в боевом центре, а помимо руководства только четыре человека: Коля Лучников, Валерий Петрович, врач и я. Всё. Даже если подполье лагеря будет разгромлено, Чарквиани должен выжить: он в шрайбштубе, в канцелярии, через него проходят дела заключенных, он командует тяжелыми и легкими работами, он дает взятки эсэсовцам – то есть он делает то, что не под силу никому из пятидесяти тысяч заключенных. Единственная его явка – больница. Больше он сейчас нигде не бывает. Да и то в лазарет по делам подполья он заходит раз в неделю: остальное время он вваливается сюда вместе с блокфюрерами, угощает их спиртом и дарит золото.

Чарквиани приближается ко мне вплотную и шепчет на ухо:

– Сначала организуешь прослушивание радио и распространение передач через верного человека. Сам в организацию пятерок не ввязывайся. Твоим командиром будет рыжий немец Генрих. Ты его сразу узнаешь – на левой руке у него нет указательного пальца. Все дальнейшие указания – от него. Имей в виду: для всех я – продавшаяся сволочь. Ясно?

– Да.

– Через меня будут передаваться команды Генриху и тебе.

– А тебе?..

Чарквиани грозит мне пальцем.