Неизгладимые знаки: Татуировка как исторический источник

По мнению пенсильванской исследовательницы, в мироощущении носителей этих знаков клеймо становится не знаком наказания, а атрибутом их социальной принадлежности, того самого «состояния». Учитывая специфическую роль, которую играют бродяги и странники, «калики перехожие» в поздней истории имперской России, к этому тезису нужно отнестись с особым вниманием…[33]

В конце XIX – начале ХХ веков российские криминалисты и этнографы начинают профессионально изучать преступную среду. Эти первые исследователи отмечают, что наиболее привилегированное положение в чрезвычайно иерархическом тюремном мире занимают бродяги, называвшие себя в тот момент «полевыми дворянами». Среди ссыльных и прочих осужденных они считались аристократами. По словам криминалиста Шрейтерфельда, бродяги называли себя «почтенными жителями тюрьмы». По мнению Свирского, воровское братство, осознавая свою обособленность от мира за пределами тюрьмы, от честного общества, пытается создать для себя внутри тюрьмы привилегированную, аристократическую касту. «Бродяга» – высший титул заключенного того времени.

По мнению Э. Шредер, в своей строгой иерархии российский преступный мир конца XIX – начала XX вв. стал соответствовать российскому общественному устройству, насаждаемому начиная с правления Петра I, когда каждому чину должен был соответствовать свой порядок. Это объяснение кажется нам наивным. Впрочем, нельзя не признать, что иерархическая структура российской тюрьмы заслуживает пристального внимания как весьма наглядный пример самоорганизации изолированных человеческих коллективов, как модель карцерной группы, способная многое рассказать о мотивах общечеловеческого поведения.

Итак, возможно, в конце XIX века складываются некоторые культурные стереотипы тюремной жизни, в основном дошедшие до современности. В том, что это культура, точнее, субкультура, сомневаться не приходится: у нее свой язык, литература, песни, система ценностей, определяющая отношение к основным понятиям жизни и смерти – к любви, дружбе, к героизму, печали, обиде. Язык «странников» и бродяг недоступен для непосвященных. Собственно говоря, уже Ядринцев подмечает у российских бродяг конца XIX века ритуалы посвящения, настоящие «обряды перехода», связанные не только со знакомством с секретами корпорации, но и с «вживанием» в нее. Здесь нужно сказать, что для тюремной среды, как, по-видимому, для всех карцерных групп в целом, характерна активизация архаического мышления. Очевидно, в таких условиях вступают в действие древние механизмы самоорганизации человеческих групп, характерные еще для первобытного общества. Разумеется, в поздних изолированных коллективах, о которых идет речь в этой главе, эти процессы протекают в деформированном, искаженном виде. И тем не менее, по отношению к карцерным группам вполне можно говорить о ритуализации жизни, о появлении устойчивых норм поведения, традиций, отступление от которых карается так же строго, как нарушение священных норм мироустройства в древности.

Итак, еще в XIX веке, чтобы занять свое место в сложной иерархической системе, новичок должен был пройти своеобразную инициацию. Впервые попавший в тюрьму бродяга должен был доказать, что он принадлежит к аристократии преступного мира. Знаки на теле подкрепляли социальный статус. Шрамы и ожоги были способны доставить особый престиж своему владельцу, поскольку говорили о его богатом опыте.

Следующий шаг в создании выразительного языка – нанесение собственно татуировок на тело уже самими заключенными. Наколки в местах заключения становятся определяющими статусными знаками, позволяющими, по словам отечественного криминалиста А. Бронникова, собравшего коллекцию изображений из сотен криминальных татуировок, «отличить овцу от серого волка».

«Сакральное» пространство тюрьмы

Очень глубокий взгляд на феномен воровских татуировок демонстрирует, на мой взгляд, в своих работах А. Ю. Плуцер-Сарно. Он рассматривает покрытое татуировками тело вора в законе как языковый объект и, в соответствии с этим, его анализирует. Выводы, к которым приходит автор, настолько масштабны, что их справедливо применить к обычаям всех обществ традиционной культуры, практикующих нанесение неизгладимых знаков.

Как подчеркивает Плуцер-Сарно, тату – уникальный язык символов и передаваемые в устной традиции правила восприятия. Этот язык кодирует тайную информацию от непосвященных. Попутно возникают новые смыслы литературных слов и общепринятых визуальных образов. Язык тату социален и политизирован. Традиционный набор татуировок, называемый на жаргоне «фрак с орденами», действительно представляет собой знаки чинов и отличий. Биография вора воплощается в татуировках. Функционально это – паспорт, досье, орденские книжки, грамоты и эпитафии. Соответственно, человек без татуировок в лагерном мире – человек без социального статуса, а это в строго организованном иерархическом обществе самое страшное.