Неизгладимые знаки: Татуировка как исторический источник

Без сомнения, самая карцерная группа из всех – люди, чья изоляция от остального общества совершается не добровольно, а принудительно. Их свобода действительно ограничена, они не могут нарушить условия изоляции без разрешения извне. Как ни цинично это звучит, такая группа представляет наиболее совершенную модель для изучения некоторых социальных явлений.

Исследования татуировки у представителей преступного мира имеют наиболее глубокую традицию, причем отечественным татуировкам, наносимым в местах заключения, посвящена самая подробная литература. Библиография специальных работ в этой области чрезвычайно обширна, и охватить ее весьма непросто. Мы будем опираться в своем обзоре на несколько публикаций, которые представляются нам основными. Среди них и ставшие классическими научные исследования, и самые «свежие» обращения к этой животрепещущей теме. К их числу относится не потерявшая своего значения работа М. Н. Гернета (1924), впервые описавшего татуировки в московских местах заключения; эта же традиция продолжается в недавней обстоятельной публикации московских криминалистов, содержащей обширные фактические данные (Дубягина, Дубягин, Смирнов, 2003). Теоретические попытки осмысления татуировок у преступников можно видеть в ряде зарубежных работ, в частности, в исследовании Эбби Шрэдер (2000). Глубокий культурологический анализ символики воровских татуировок в России предложил А. Ю. Плуцер-Сарно (2001). И, наконец, все больше ученых (этнологов, филологов) рассматривают тюремные татуировки как проявления фольклорной традиции, создаваемой определенной субкультурой в пределах современного постиндустриального общества (например, см. работы Е. С. Ефимовой).

Начало этому интересу было положено популярными в XIX веке трудами Чезаре Ломброзо, одного из первых «криминальных антропологов». Рожденный в прагматическом и позитивистски настроенном столетии, ставившем своей целью «все объяснить», итальянский криминалист (между прочим, современник Бертильона, заложившего основы антропологической идентификации личности) разработал концепцию «врожденной преступности». По специализации Ломброзо был психиатром, но долгое время проработал тюремным врачом. Он предположил, что значительная часть нарушителей закона от рождения склонна к совершению злодеяний. По Ломброзо, преступники не только отличаются внешним видом от добропорядочных людей, но и обладают рудиментарными признаками первобытности, обладая специфическими моральными качествами. Занявшись классификацией лицевых черт, итальянский психиатр выделил комплекс признаков, который назвал «стигматом преступности»:[32] асимметричное лицо, «неправильное» строение черепа, притупленная чувствительность, неспособность краснеть, мстительность, тщеславие, гордость, слабость рассудка, особое «иероглифическое» письмо и проч. Ломброзо даже пытался по морфологическим признакам отличать убийц (брахицефалов с мощными челюстями, длинными ушами и стекловидными глазами) от воров (долихоцефалов с маленькими глазами). Стоит ли говорить, что эти прогнозы в практической криминалистике себя не оправдали…

Татуировка тоже рассматривалась им как неотъемлемый атрибут асоциальных и «дегенеративных» личностей. Мы уже писали в предыдущей главе, что такое отрицательное отношение к носителям татуировки в какой-то момент даже спровоцировало политические действия, в частности, «Акт о преступных племенах» британских колониальных властей в Индии. И хотя взгляды Ломброзо на природу преступности достаточно быстро были опровергнуты, они создали в массовом сознании научное оправдание отрицания идеи татуировок, и негативное восприятие наколок сохранялось в цивилизованном мире вплоть до конца ХХ века.

Исторические аспекты татуирования заключенных рассмотрены Э. Шрэдер в работе под названием «Клеймение чужого/татуировка себя: надписи на теле среди осужденных в России и Советском Союзе» (Schrader, 2000). Автор делает попытку соотнести традиции обращения с телом преступника и определенными историческими ситуациями, начиная с поздних этапов существования московской Руси и оформления государственных институтов Российской Империи. Отправной точкой исследования Шрэдер служит конец XVII века, время построения сложной административной системы, когда статусный вопрос о «состоянии», то есть общественном положении, приобрел новое звучание в правление Петра I. Петровские реформы, включавшие Табель о рангах для дворянства, рекрутирование крестьянства на военную службу и построение полицейской системы, были призваны максимально структурировать аморфное общество, сделать социальные связи ясными и понятными.