Неистовый сын Трира

Только не пиши так желчно и раздраженно. Ты знаешь, насколько сильнее твои другие статьи. Пиши по существу, но тонко, с юмором, легко. Пожалуйста, мой дорогой, дай перу свободно скользить по бумаге: не беда, если оно где-нибудь споткнется или даже целая фраза будет неуклюжей. Ведь мысли твои все равно сохранятся. Они стоят в строю, как гренадеры старой гвардии, исполненные мужества и достоинства, и могут тоже сказать: „Гвардия умирает, но не сдается“. А что, если мундир будет сидеть свободно, а не стеснять? Как естественно и непринужденно выглядят французские солдаты в своей мягкой униформе! И вспомни наших неуклюжих пруссаков, разве они не внушают отвращения? Пусть легче дышится, ослабь ремень, освободи ворот, сдвинь шлем – дай свободу причастным оборотам, пусть слова ложатся так, как им удобней. Армия, идущая в бой, не обязательно должна маршировать по уставу. А разве твое войско не идет в бой? Желаю счастья полководцу, моему черному господину. Прощай, дорогой, единственный, моя жизнь. Я теперь в моей маленькой Германии, вместе с малышкой и мамой, и так больно, что тебя здесь нет. Мое сердце стремится к тебе, ждет тебя и вестей от тебя. Прощай».

Карл получил письмо утром и весь день провалялся на топчане в своем кабинете, дымя сигарой. Было что-то оскорбительное в том, что он, Карл, один в Париже, а его любимая жена и дочь в Трире, в его родном городе, куда ему закрыта дорога. Он так тоскует по ним, но не может сделать и шага, чтобы приблизиться к ним, он даже примерно не знает, когда же произойдет эта встреча.

Письмо Женни разбередило в его душе старые раны. Он вспомнил о матери, о ссоре с ней из-за наследства, о своих несчастных сестрах, которых он жалел. В их доме нет мужчины – умер отец, умерли братья, Герман и Эдуард. Братья умерли от чахотки – Эдуард в тридцать седьмом году, когда Карлу было девятнадцать лет, Герман – в сорок втором. И теперь Женни пишет, что у его сестер плохой вид – должно быть, они больны, и тоже, наверное, чахоткой. Об этом не хочется думать, от этого еще глубже вгрызается в душу тоска. Впрочем, материально они обеспечены, и помощь Карла им не нужна, денежная помощь конечно. Но когда в доме одни женщины, их надо пожалеть.

Бедная Женни старается произвести на родственников и знакомых впечатление обеспеченной и здоровой дамы, у которой преуспевающий муж и прелестное дитя. Играет эту нелегкую роль, а сама боится, что будет наказана за это притворство судьбой. Конечно же, ей уже успели там заморочить голову вопросами о доходах, о постоянных доходах мужа. И она встревожена тем, что у него нет постоянного дохода. Да и откуда ему быть сейчас? И будет ли он потом? Женни можно понять. Если даже отмести разговоры родственников о доходах, остается загадкой будущее Женни, Женнихен и его собственное. Только любовь и преданность – вот и все, что он может дать ей взамен.

Когда он пытался представить свою маленькую Женнихен, белую принцессу, тоска отступала, он закрывал глаза и улыбался. Но потом неизменно открывал их с испугом, вспомнив о том, что Женнихен могла погибнуть, если бы он не поторопился отправить ее и Женни в Трир.

Думая об этом, Карл вздыхал и всякий раз невольно вспоминал Руге, который так гнусно поступил с ним… Гнусность Руге оказалась еще большей, чем Карл думал об этом раньше, когда Женни была еще здесь, в Париже. Тогда Карлу временами казалось, что он даже в чем-то понимает Руге и может его простить: ведь Руге сам терпел убытки из-за «Ежегодника». Но вот что выяснилось теперь: Руге не только не потерял на «Ежегоднике» ни талера, но оказался даже в выигрыше. Теперь он пишет статейки для «Форвертс», статейки странного содержания. Карл высказал в «Ежегоднике» мысль о том, что будущая революция неизбежно приведет к замене буржуазного строя новым общественным строем. А Руге в открытом – напечатанном в «Форвертс» – письме к господину Бёрнштейну, владельцу газеты, принялся болтать о том, что Карл якобы печется лишь о «новой организации труда» в рамках буржуазного общества. Барин Руге не хочет социальной революции, боится ее, боится даже чужих мыслей о ней… Впрочем, что значит Руге и его статейки в «Форвертс», тираж которой составляет всего лишь двести экземпляров? С помощью этой статейки можно укусить его, Карла, но помешать революции ни Руге, ни его статейки не могут. Не могут они помешать и тому, что Карл приближается к принципам новой теории, которая объяснит необходимость и неизбежность гибели существующего порядка вещей… Он был твердо убежден, что владельцы фабрик и заводов никогда добровольно не улучшат жизнь рабочих. Не верил он и в то, что захват власти путем заговора приведет к успеху. Даже Руге, этот просвещенный филистер, считающий себя революционером, не хочет платить за свободу рабочих из собственного кошелька. Чего же можно ожидать от буржуазии?