Неистовый сын Трира

– Да, Женни, – ответил Карл, радуясь тому, что Женни его уже простила.

– Пришел Мозес. Он в кабинете. Говорит, что тебя приглашают выступить на собрании рабочих. Ты пойдешь?

– Непременно! – ответил Карл. – Где этот Мозес? Почему он не появлялся целую неделю? – зашумел он. – Должно быть, боялся, что я стану критиковать его статью… Ты слышишь, Мозес? Но я не стану тебя критиковать. У тебя там есть одна совершенно блестящая мысль, где ты говоришь о деньгах, где ты утверждаешь, что деньги – это продукт взаимно отчужденных людей…

Женни украдкой вздохнула: вот такие деньги Карла интересовали! О таких деньгах Карл мог говорить часами, думать о них, писать. Но может быть, именно поэтому Мозес и считал Карла величайшим, единственным из ныне живущих и подлинным философом. Эти слова о Карле он сказал Женни несколько минут назад, когда Карл был у Руге. И кажется, сказал не только затем, чтобы доставить приятное Женни.

Женни хотела покормить Карла и Мозеса, перед тем как они отправятся на собрание рабочих, но они, проведя добрый час в кабинете, откуда постоянно были слышны их возбужденные голоса, вдруг заторопились, отказались от обеда и едва ли не бегом, одеваясь на ходу, ринулись вниз по лестнице, напугав фрау Мёйрер, которая поднималась навстречу им с корзиной белья.

Карл вернулся только к вечеру. Был усталый и молчаливый. Молча ел, потом молча сидел у камина, курил сигару, смотрел на огонь. Женни устроилась на диванчике у стены, по другую сторону камина, занялась вязанием. Потрескивали дрова, тикали на камине часы – подарок Женни от матери. За окном кружились снежинки, вспыхивая в лучах лампы. Было тепло, было тихо и уютно. Женни вязала носочки для своего будущего ребенка, крохотные носочки из мягкой белой шерсти.

– Карл, – позвала она тихо. – Можно тебя спросить кое о чем?

– Да, Женни, – ответил Карл и ласково посмотрел на нее.

– Карл, если у нас будет девочка, как мы ее назовем?

– Мы дадим ей самое прекрасное имя, какое только существует на земле, – ответил Карл.

– Что же это за имя?

– Это имя – Женни. Другого такого имени нет…

У Женни сладко замерло сердце. Захотелось вдруг расплакаться бог весть почему, может быть, от счастья, может быть, от печали, которая всегда рядом со счастьем и которая тем сильнее, чем больше счастье. А в чем же печаль? А в том, что не было счастья так долго, что всегда оно коротко, что обходит оно сторонкой людей, которым так необходимо и которые достойны его больше других. Да просто в том, что приходит и уходит, пожалеет и забудет, раздразнит да и канет…

Женни сдержала слезы, выправила дыхание, которое вдруг было сорвалось, сбилось от спазма в груди, спросила:

– А если будет мальчик?

Карл не ответил. Но потом вдруг спохватился, поняв, что не расслышал вопроса Женни, так как думал в это время о другом, впрочем, о ней же, о Женни. Голос ее прозвучал где-то далеко-далеко и лишь звуком, но не смыслом коснулся его сознания.

– Ты что-то сказала, Женни? – спросил он.

– Ничего особенного, – ответила она и поняла, что начатый ею разговор продолжать не надо. – Ты уронил пепел на колено.

– Ах, ах! – засмеялся он. – Хорошо, что не прожег! – Он стряхнул пепел с брюк.

– Почувствовал бы, – сказала Женни.

– Да, конечно. Задумался. А думал я о том, что хорошо бы нам с тобой сходить в театр, в оперу, послушать музыку, пение. Ты совсем заскучала здесь, верно?

– Я не скучаю, – сказала Женни. – Совсем не скучаю. У меня много забот. И мне это нравится, Карл. Мне нравится быть хозяйкой, хозяйкой в доме. Хотя я знаю, что в Париже такие склонности у молодых женщин не поощряются. Иногда мне кажется, что мне следовало бы, наверное, вести себя как Жорж Санд: курить сигару, скакать верхом на лошади и бороться за эмансипацию женщин. Мне помнится, что ты однажды хвалил мадам Санд за ее смелость, за ее идеи. Это было у Гервегов. Помнишь?

– Помню, – ответил Карл. – Но мне хочется, чтобы пример с мадам Санд брали некоторые мужчины, а не женщины. Ведь мадам Санд – всего лишь хороший мужчина.

– А кто, по-твоему, хорошая женщина?

– Ты, Женни, – сказал Карл. – Ты, моя любимая.

Он придвинулся вместе с креслом к диванчику, на котором сидела Женни, и положил ей голову на колени, рядом с клубком шерсти.

– Из твоих кудрей можно было бы связать шубу, – смеясь, сказала Женни, запустив пальцы в его жесткие волосы. – И шубе этой сноса не было бы.

– И я подарил бы ее тебе, – сказал Карл. – Это тем более стоило бы сделать, что скоро Новый год.

В дверь постучали.

– Открыто! – крикнул Карл, поднимаясь с кресла. – Входите! Не дали нам с тобой помечтать, – сказал он Женни. – Не дали.

Открылась дверь. Человек в пальто с меховым воротником и в меховой дорогой шапке перешагнул порог и сказал, улыбаясь:

– Я к господину Руге. Меня зовут Генрих Гейне. – Он снял шапку, на которой еще не успел растаять снег, поправил рукой волосы, с нескрываемым восхищением взглянул на Женни, потом снова перевел взгляд на Карла и спросил: – Я ошибся дверью? Доктор Руге живет не здесь?