Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

   — Будь проклят тот день, когда я стал подданным египетского фараона! — выкрикнул Риб-адди, разрывая и отбрасывая папирусы, которые только что внимательно прочитал. — Они что в Фивах, ослепли или окончательно с ума сошли? Ведь дело идёт о жизни и смерти не только города Библа, а всей египетской империи!

Посланник фараона от неожиданности выпустил из рук серебряный кубок, который со звоном покатился по белому мраморному полу.

   — Вы что же, ваше величество, такое о нашем божественном повелителе говорите?! — замахал он короткими руками, на которых блестели многочисленные перстни и кольца. — Да у вас язык отсохнет! Боги вас покарают!

   — Какие боги? — подбежал вплотную к Амисебу царь Библа. — О каких ты богах толкуешь? Ведь твой ненормальный повелитель запретил молиться всем богам кроме своего Атона.

Лицо Риб-адди было страшно, глаза вылезли из орбит.

   — Заниматься такими делами, настраивать против себя своих подданных, толковать о покорности всех царей Азии, когда полчища хеттов уже готовы подойти к границам его родины, может только окончательно сошедший с ума человек. Он что, не понимает, что стоит на краешке бездонной пропасти и даже ногу поднял, чтобы шагнуть туда?! Ведь Библ и всё морское побережье вплоть до долины Большого Хапи эти горные медведи захватят за несколько месяцев. И тогда надменные египтяне столкнутся нос к носу с мощным, отлично вооружённым, огромным войском азиатов. И неизвестно, кто победит в предстоящей схватке. Разве фараон забыл, как несметные азиатские орды опустошили его страну несколько столетий назад и скольким поколениям его предков с огромным трудом и большой кровью пришлось освобождать свою родину?

   — Вы сошли с ума, ваше величество, — пробормотал Амисеб.

   — Это твой повелитель давно свихнулся, — махнул рукой царь и стал тяжело хватать посиневшими губами воздух.

Он разорвал на груди тунику, ему трудно было дышать.

   — — Амисеб, передай своему повелителю, что Риб-адди, царь Библа, погибнет достойно. Я не предам тех, союзом с которыми гордился всю жизнь и на языке которых говорю так же хорошо, как и на родном. А вот фараон меня предал, да и что можно было ожидать от этого выродка, сына волчицы Тии, отравившей тестя, великого фараона Тутмоса, и старшего брата своего мужа, Яхмоса. Пошёл вон, Амисеб, чтоб больше я тебя не видел, не то велю посадить на кол, а в рот засуну обрывки письма твоего дурака-повелителя. — Царь упал в кресло и впился пальцами себе в грудь так, что у него заболело сердце.

Египетский чиновник опрометью выскочил из царских покоев. Такого он никак не ожидал услышать от ближайшего и вернейшего союзника своей страны в Азии.

2

Амисеб со всей своей многочисленной свитой целую неделю переправлялся через финикийские горы на восток. Лошади и ослы, нагруженные тяжёлыми мешками, шли не спеша гуськом по узеньким козьим тропам. Изредка кто-нибудь из них оступался и, увлекая за собой лавину мелких и крупных камней, падал в бездонную пропасть под истошные дикие вопли как животных, так и их погонщиков. Египетский чиновник за эту проклятую неделю заметно похудел. Он боялся сесть даже на самого смирного ослика и плёлся в конце каравана, поддерживаемый слугами, едва передвигая ноги. Амисеб надел на себя столько шерстяного полотна, что был похож на пурпурный кокон. На ноги ему пришлось надеть непривычные для египтян кожаные хеттские сапоги с загнутыми вверх носками. Они страшно тёрли его изнеженные ноги. Маленький толстый коротышка с дрожащими жирными щеками медленно ковылял, спотыкаясь чуть ли не о каждый камешек на тропе, и поминутно издавал испуганные вопли.

   — Будь проклят тот день, когда я связался с этими грязными азиатами, — стонал он.

Особенно доставалось царю Библа Риб-адди.

   — Если бы не этот проклятый изменник, то сидел бы я благополучно на берегу моря, ждал послов из Ассирии и Вавилона, а потом бы спокойно отправился с ними домой, в Фивы. А теперь я должен рисковать жизнью в этих диких землях, тащиться по горным козьим тропам, чтобы уговорить предстать под великие, божественные очи моего повелителя хоть какого-нибудь завалящего азиатского царька, пусть даже из такой забытой всеми дыры под названием Дамаск. Ведь если я приеду с одними послами, то прогонят меня с позором с моей хлебной должности и не взойдёт мой сынок на моё место после моей смерти, — не переставая, бубнил себе под нос Амисеб.

Тут послышались вопли очередного несчастного животного, падающего в пропасть, и душераздирающие завывания погонщиков, оплакивающих судьбу их четвероногого друга и кормильца. Египетский чиновник затрясся от ужаса всем своим жирным телом и замер, прижавшись к скале подальше от края туманной бездны. Слугам с трудом удалось оторвать его от камней, влить в посиневший рот сладкого и крепкого финикийского вина для храбрости и направить вверх по тропе, скрывающейся впереди в облаках.