Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

После этих слов все придворные, воины и горожане опустились на колени в горячую, смоченную во многих местах ещё не запёкшейся кровью пыль и начали истово молиться Атону. Когда они благоговейно распростёрлись на земле, то стало невозможно отличить живых от мёртвых на огромной припортовой площади. Нефертити молилась, стоя рядом с Эхнатоном, простирая руки к солнцу. Она смотрела на погибшую сестру, на мёртвых и живых, распростёртых вперемежку, и мысль о бессмысленной жестокости этого противоборства, которое затеял её муж, не покидала её, мешая сосредоточиться на горе, вызванном потерей сестры и любимого человека.

«Почему мы все, дети одной земли, страны Большого Хапи, должны страдать и даже убивать друг друга по прихоти какого-то человека, ослеплённого дикими идеями и видениями, пусть даже он и фараон? Неужели я не смогу остановить его, пока вся моя страна не погрузилась в хаос?» — впервые подумала Нефертити и отстранение, как на чужого, взглянула на стоявшего рядом мужа.

Глава 2

1

Неподалёку от серых, замшелых, оплетённых диким виноградом и хмелем каменных стен главного и самого старинного города Финикии Библа{75} по узкой, замысловато петляющей тропинке, спускающейся к морю, шёл высокий худой человек в белой льняной тунике. Поверх неё был наброшен такого же цвета шерстяной плащ, живописными крупными складками спадающий к загорелым ногам, обутым в позолоченные кожаные сандалии. Только по ним и по золотой серьге в левом ухе, горящей алым цветом драгоценного камня, можно было понять, что это очень знатный человек. Чуть в отдалении рысцой семенили слуги в пёстрых шерстяных туниках с мухобойками, опахалами из страусовых перьев и складным стульчиком, богато украшенным слоновой костью и серебром. За слугами не спеша, полные собственного достоинства, вышагивали воины с короткими копьями, лёгкими маленькими круглыми щитами и боевыми бронзовыми топорами, заткнутыми за широкие кожаные пояса из буйволиной кожи. По многочисленному сопровождению любой, кто увидел бы эту процессию, мог легко догадаться, что идёт Риб-адди, царь Библа собственной персоной.

   — Осторожней, ваше величество, здесь очень скользко после дождя! — угодливо проговорил, подбегая к своему властелину, один из слуг, стараясь поддержать его под руку.

   — Я ещё не старик, чтобы меня вести под локти, — раздражённо отмахнулся Риб-адди.

Он прогуливался по обширной оливковой роще, раскинувшейся под стенами города. Она принадлежала царю, как и остальное приусадебное хозяйство, расположенное неподалёку. Риб-адди неторопливо шагал по рыжей каменистой земле. Вокруг высились корявые серо-чёрные деревья. После недавнего дождя их кора приобрела блестящий, грифельный оттенок. Прутики почти безлистых ветвей были густо усыпаны мелкими матово-зелёными плодами. Урожай оливок был хорош, но это не радовало царя. Его семитское, смуглое горбоносое лицо с короткой полуседой бородкой клинышком было озабочено. Над Библом нависла смертельная опасность. Многочисленные полудикие орды хеттов, объединённые железной волей и свирепым нравом их вождя Суппилулиумы, уже завоевали все земли на севере от Библа и за финикийскими горами. Последним пало царство Митанни в верховье одной из двух великих рек, текущих на юг. И теперь хетты вместе с подлыми мелкими князьками, переметнувшимися к победителям, грозились захватить все финикийское побережье со старейшими и богатейшими городами этой страны: Библом, Тиром и Сидоном.

Риб-адди уже давно предлагали перейти на сторону Суппилулиумы, но царю, выросшему в Египте и воспитанному на культуре этой великой страны, было просто противно подчиниться какому-то грязному горцу, сплошь заросшему чёрной густой щетиной.

   — Нет, лучше умереть, чем пресмыкаться перед варварами! — произнёс вслух библский царь, спускаясь по узкой тропинке к морю.

Он ещё надеялся на помощь своей второй отчизны. Правда, за последние десять лет, что прошли как-то незаметно после смерти старого фараона Аменхотепа, на берегах Большого Хапи произошло столько неожиданных коренных изменений, что продолжать верить в незыблемую мощь древней африканской державы мог только царь Библа, кровно и неразрывно связанный с нею. Риб-адди хоть внешне и был вылитый азиат, но душой прирос к Египту намертво. Он даже подумывал бросить свой город-царство и перебраться на юг, на свою, как он считал, истинную родину. Но его не просто беспокоило, а поражало и ставило в тупик то, что творил, иначе нельзя было выразиться, молодой фараон. Запретить всей стране молиться древним богам, а тех, кто пытался протестовать, уничтожать, как лютейших врагов, — это было просто непостижимо! Риб-адди хорошо понимал, что он не сможет унижаться перед ненормальным правителем, как это делали мерзкие простолюдины, обступившие сейчас египетский трон.

Поэтому и смотрел с такой тоской на оливковую рощу царь Библа.

   — Доживу ли я до следующего урожая? — задавал он сам себе вопрос.