Недостреленный (АИ)

Наваливаюсь на Сталина и стаскиваю Архипку с козел, он падает назад, и мы втроём валимся на пол повозки, где мы с Архипом оказываемся сверху всей кучки тел. Вздрагиваю от грохота совсем рядом: "Неужели я попал в этот мир, только чтобы закрыть собой Сталина от нелепой гибели?" Мелькает мимолётное мелкое желание закрыться и Сталиным, и Архипкой сверху от смертоносных осколков. Но какое-то чувство долга пересиливает страх — что же это я, я ж должен охранять Сталина, а не спасаться за его счёт. Ещё пара пушечных выстрелов, и после второго нас швыряет вперёд на стенку брички, которая кренится на бок и чуть не встаёт на два боковых колеса.

Раздаётся жалобное ржание, поднимаю голову и вижу, как одна из наших лошадей бьётся на земле. Архипка отпихивает меня, вскакивает и бежит к ней. С опаской ожидаю следующего взрыва, но вокруг тишина, и только вдалеке слышен топот коней настигающих казаков. Хватаю "льюис", привстаю на одно колено, положив пулемёт на заднюю стенку, и из остановившейся брички прицельно короткими очередями ссаживаю с коней ближайших всадников. Полдиска патронов заканчиваются, быстро меняю его на заряженый наркомом и продолжаю стрелять. Прореживая нападающих, холодею от мысли, что этот диск последний, и мы просто не успеем зарядить следующий, как нас настигнут.

Но тут просыпается артиллерия. Стреляю, чувствуется, последними патронами и жду, куда полетит снаряд. Слышен залп, и несколько снарядов рвутся среди всадников, вышибая нескольких из седёл. Никогда время не тянулось так медленно как здесь до следующего залпа. Вот он гремит, и у казаков опять потери. Я вижу, как казаки поворачивают лошадей, стремясь скрыться за холмом и уйти от взрывающейся смерти и от огрызающегося пулемёта.

Прекращаю стрельбу. Патронов в диске, наверное, совсем не осталось. Пушки выпускают ещё пару залпов и замолкают. Слышу стук копыт, поворачиваю голову и вижу приближающегося верхом Ворошилова, которого каким-то чудом не задели близкие к нам разрывы. Молча как в трансе смотрю, как Сталин поднимает с пола брички выпавшую трубку и прячет в карман кителя. Потом он поворачивается ко мне:

— Таварыш Кузнэцов! Пачэму вы праявляэтэ самоуправство?! — ноздри Сталина раздуваются и усы гневно топорщатся. — Кито дал вам право закрыват мэня сабой?

Опешив, удивленно смотрю на него. Потом меня охватывает злость. Я тут, понимаешь, его прикрываю, а он ещё недоволен!

— Это моё право и моя обязанность! — чуть не ору на него. — Я назначен охранять, и мне решать как. Надо будет, и снова на пол уроню и закрою!..

Какое-то время мы стоим друг напротив друга, сверлим друг друга глазами и сердито сопим. Ворошилов застыл молчаливой конной статуей, не зная, как реагировать. Потом Сталин спохватывается, гнев его угасает, он отворачивается, достаёт из кармана трубку и принимается набивать её табаком, видимо остывая. Я тоже немного успокаиваюсь, и в голову приходит мысль: "Ну вот, отвёл душу, наорал на Сталина. Сейчас, конечно, не 37-й год, но доживу ли я в таком разе до 37-го?"

Закурив, Сталин выпускает струю дыма и поворачивается ко мне:

— Я прошу меня извинить, товарищ Саша, — произносит он уже спокойным голосом без всякого акцента. — Я был не прав. Вы поступили правильно, и я вам благодарен.

— Э… И вы тоже меня извините, товарищ Сталин, — удивившись от неожиданности, бормочу я. — Виноват. Кричал, не сдержался…

— Ничего, товарищ Саша, понимаю, я тоже не без греха, — усмехается Сталин и протягивает мне руку. Пожимаю её на автомате и с облегчением улыбаясь думаю, что врага в Сталине я, надеюсь, не заимел.

Нас прерывает жалобное лошадиное ржание. Повернувшись, видим, как лежащая лошадь безуспешно дёргаясь пытается встать. От Архипки раздаются сдавленные всхлипы. Он опускается рядом с мордой лошади, обнимая её. Потом резко встаёт, снимает со своей спины винтовку, передёргивает затвор, прицеливается. Лежащая лошадь смотрит большими печальными чёрными глазами. Выстрел. Архипка отворачивается, вытирая рукавом лицо, и плечи его сотрясаются. Все молчат. Сталин курит. Ворошилов убирает маузер, который так и держал в руке всё время, в деревянную кобуру. Я беру пустой пулемётный диск с сиденья брички и начинаю вставлять в него патроны.

Архипка ещё раз вытирает лицо, подходит к мёртвой лошади и начинает снимать с неё упряжь. Закончив это действие, он взбирается на козлы, Сталин и я занимаем места в бричке, и мы трогаемся по направлению к замолчавшей артиллерийской батареи, от которой в нашу сторону уже мчится одинокий всадник. Ворошилов пятками бьёт своего коня в бока и устремляется навстречу.

Коротко поговорив о чём-то, Ворошилов и гонец с батареи опять разъехались. Всадник поскакал обратно на батарею, а Ворошилов вернулся к нам и поехал рядом медленным шагом.

— Сказал им, кто к ним едет, и кого они чуть не угробили, — хмуро сказал Ворошилов. — Приедем, задам им жару! — прорвалось у него сдерживаемое раздражение. — А командира в ревтрибунал! Наверняка какой-нибудь офицерик. Вот и пусть трибунал разберётся, как он в своих палил. Расстрелять такого к чёртовой бабушке!