Недостреленный (АИ)

И ладно бы смешно, но мне казалось, что это и нерационально и неудобно в подобном помещении. Вот я и отставил винтовку со штыком за собой в угол, а сам стоял держа руки свободными, надеясь на наган на поясе и браунинг под мышкой. И тут Озолинс идёт проверять посты. С дисциплиной у нас, на мой взгляд из прошлой жизни, было так себе — приказы немедленно исполнять не бросались, бывало и спорить с командирами могли, о прикладывании руки к головному убору и речи не было, это уж попозже должны ввести, если правильно помню. Лишь у латышских стрелков с дисциплиной было строже, всё же настоящая военная часть, хотя и они временами могли митинговать. Озолинс увидел, что я без винтовки стою, сразу начал возмущаться бойцом, бросившим вверенное ему оружие, стал грозить и ревтрибуналом. Ревтрибуналом и расстрелом грозили часто, время было такое. Я напрягся и слегка встревожился, так как подобные угрозы и выполнялись нередко. Начал возмущаться, хотя потом стал понимать, что сам виноват, он то не знает о моём нагане. И вообще, если я такой умный, надо было мне заранее предложение внести. Но звуки от нашего бурного разговора раздавались громкие. На шум прибежал командир нашего отряда Коробов, бывший недалеко, начал своего защищать, ну то есть меня. Тут из-за двери выглянул Сталин:

— Какая причина шума товарищи?

— Этот боец бросил вверенное ему оружие в угол, а значит, не мог выполнить приказ командира при заступлении на назначенный пост, практически бросил его, — повторил свои обвинения Озолинс. — Таких надо отправлять в ревтрибунал.

Взгляд Сталина стал жёстким:

— Объяснитесь, товарищ Кузнецов.

"Ну всё, тяжелая артиллерия, — мелькнула у меня мысль. — Сейчас накроет шальным взрывом, и конец котёнку." Я попытался вдумчиво и спокойно, насколько мог в том состоянии, излагать свою точку зрения:

— Я не бросил пост, а винтовку отставил в сторону для лучшего исполнения приказа по исполнению обязанностей по охране.

От такой наглости Озолинс даже слова сказать не смог, наш Иван Лукич взглянул с удивлением и с предупреждением во взгляде, что, мол, за чушь я несу, а Сталин потребовал уточнений.

— Считаю, товарищ Сталин, — сказал я, — в помещениях, особенно небольших размером, или узких коридорах, нельзя пользоваться винтовками. Длинная винтовка, особенно с примкнутым штыком, неповоротлива, громоздка, перезаряжание её долгое. Ежели случись что, прицелиться да и раз выстрелить не успеешь, куда там перезарядить. Ею только как жердиной проход перегораживать или пропуска на штык накалывать, более никак.

— Что вы предлагаете? — Сталин задал вопрос.

— Использовать наганы. Лучше офицерские, с самовзводом, — ответил я и отвёл в сторону левую полу пиджака, за которой все увидели мою кобуру с револьвером. — Семь пуль. Я их все в цель выпущу пока кто другой один раз из винтовки сможет пальнуть. Могу показать.

— Покажите, товарищ Кузнецов, — подтвердил интерес Сталин. — Пройдёмте во двор, товарищи, — и направился к выходу.

Коробов и Озолинс проследовали за ним, а следом двинулся и я, накинув на левое плечо ремень стоявшей в углу винтовки, не оставлять же её.

Все вышли во дворик вокруг здания, который в этот час пустовал. Сталин остановился по центру и посмотрел на меня. Озолинс с Коробовым встали рядом и смотрели выжидающе. Я замыкал шествие и, подходя к остановившимся людям, начал снимать левой рукой ремень винтовки с плеча и опускать на землю. В это же самое время правой рукой скользнул за полу пиджака, легко выхватил из открытой кобуры наган и ведя рукой по кругу с краткими остановками выстрелил семь раз в кирпичные столбы забора вокруг двора. Пули выбили каменную крошку в каждом из семи столбов на уровни груди. После этого также быстро убрал револьвер в кобуру.

— Можно посмотреть на столбы поближе, товарищ Сталин. И вы тоже, товарищи, — предложил я. — В них семь попаданий, семь убитых врагов. Не думаю, что боец с винтовкой сможет такое повторить.

Сталин показ оценил, чувствуется, со стрельбой он был знаком. Озолинс же с непонятным выражением в голосе произнёс:

— Ганфайтер…

"Опа, ещё один попаданец? — удивился я. — Да нет, он же бывший офицер, английский может знать или вестерны мог читать. Кто там писал, Эмар или Ламур, кто-то из них вроде в девятнадцатом веке издавался, и в России наверняка переводили." Сам же я спросил, не подавая виду:

— Это ругательство такое, товарищ Озолинс?

— Товарищ Озолинс имеет в виду меткого и быстрого стрелка, как их называют в САСШ, — ответил мне вместо Озолинса Сталин, выглядевший удовлетворённым показом.

— Мы с напарником во время Ярославского мятежа так от беляков отбились, те нас убивать шли и даже выстрелить никто не успел, — пояснил я. — Мне надо было раньше товарищу Озолинсу самому сказать, виноват, — с опозданием, но повинился на всякий случай я.

Озолинс перестал смотреть недовольно, успокоенный объяснением и извинением. Иван Лукич повеселел и стал даже выглядеть бодро, мол, знай наших.