Нечестивый

– На одного сопляка мне пороха хватит. Проваливай и больше не смей трепать про «Нечестивых». Смотри на меня. Все. Нет их больше. Усек? Девятнадцать лет уже нет. Это умерло. После той чертовой ночи мы сожгли все мосты, забрали свои манатки и разъехались кто куда. Поэтому заткнись и вали ко всем чертям, пока еще жив.

– Сомневаюсь, что кольт можно выжечь.

– Нет больше кольта. Нет больше «Нечестивых». И никто, ни один человек живой или мертвый не смеет говорить мне обратного. А вы… вы все… кучка уродов, пляшущих на костях и пытающихся поднять этот замшелый труп – чертовы падальщики!

Хромой ударил кулаком по деревянной перекладине. Он тяжело дышал, лоб покрыла испарина, пальцы слегка подрагивали, сейчас он мало напоминал человека, который способен навредить кому-либо кроме себя. Но замолчать у него никак не получалось.

– Видел я таких, знаю. Сосунки, возомнившие себя невесть кем. Налепили на спины сраную надпись и считают, что могут говорить со мной на равных. Да намекни вам, что произошло тогда, вы бы забились под мамкины юбки и не вылезали оттуда, отчаянно требуя теплую молочную сиську. Современные байкеры, вашу мать.

– Подостынь, старик, – деловито остановил его Призрак. – Не было меня там. Не было. Я и не настаиваю. Но я знаю про нападение на колонну.

– Об этом писали в каждой вшивой газетенке, еще бы ты не знал.

– Пусть так. А про антикварный ящик, перевязанный цепями, который среди прочего там затесался? Про него писали?

– Не понимаю, о чем ты, – Хромой недоверчиво посмотрел на Призрака.

Желание убить парня постепенно отступало, теперь хотелось просто разгромить бар и несколько ближайших заведений вдобавок, чтобы точно ни с кем не пересекаться.

Рыжий улыбнулся.

– Так-то лучше. Ящик ведь далеко не простой был, правильно? Единственный такой в вашей добыче. И я подозреваю, что весьма эксклюзивный за всю твою долгую, никчемную жизнь.

– Кто тебе рассказал?

– Птица на хвосте принесла.

– Что за птица?

– Беркут. Помнишь такого? Если нет, могу напомнить, это президент «Нечестивых». Единственный и несменяемый за все наше существование. Он мне много чего рассказал, да и показать успел. Так вот, дружище, – Призрак выделил последнее слово, – пока вы все по разным углам почти двадцать лет отсиживались, впустую спуская оставшееся, мы вдвоем сделали достаточно, стараясь вернуть наше по праву.

Странное чувство захлестнуло Хромого, словно в давно пересохший бак залили бензин. Он бы хотел рвануть к старинному другу, наплевав на тревогу, страх, старость и неминуемые последствия. А еще лучше – начать все заново, пусть на обломках и костях, но это будет по-настоящему свое, родное, не то что «Легион». Он облизнул пересохшие губы.

– Вы его нашли? Ящик у вас?

– Нет, – обухом ударили слова мальчишки, и воздушный замок рухнул. – Пока нет. И у меня для тебя печальные новости. Скажу, как есть, шло бы все по плану, я бы к тебе в жизни не приехал. Уверен, у нас бы и собственных сил хватило все решить. Вот только… – за весь разговор это был первый раз, когда Призрак замялся. – Убили Беркута.

– Что ты несешь? Кто?

Призрак спокойно встал, аккуратно отодвинул свой стул, еще раз поправил трость на столе и также деловито, как в самом, начале произнес:

– Мне пора.

– Подожди! Стой! Кто?! Я тебя спрашиваю. Кто?!

– Не думаю, что это подходящее место для подобного разговора. Завтра на рассвете я приеду к тебе, там и продолжим.

Глава 4

Тогда…

Л. Т., он же Беркут, он же единственный и несменяемый президент «Нечестивых», когда-то был подающим надежды проповедником. В лучшие годы его воскресные речи приходило слушать больше сотни человек, что невероятно много для городка на самой окраине третьего округа. И Л. Т. проповедовал. Он читал отчаянно, самоотверженно, выворачивая всю душу наизнанку. Говорил о любви к ближнему, о великом терпении, о самоотдаче и смиренности, обо всем, чего так не хватает нашему миру.

А через пять лет месс, литургий и хоровых песнопений, в субботний летний вечер, примечательный только тем, что кошка из третьего дома отказалась спускаться с дерева, Л. Т. искренне пожал руку последнему прихожанину, снял римский воротничок, потер потускневшую татуировку цепи, впивающейся в его шею, запер двери и больше никогда не возвращался. Что послужило причиной такой радикальной перемены, знали немногие. Все они унесли это знание в могилы.

Ровно через год на девять округов прогремело одно слово «нечестивые». И мир узнал новое имя: Беркут. Его люди жгли, насиловали, убивали, нажирались как свиньи и в полный прах уничтожали все на своем пути. В редкие моменты отдыха на своих рычащих железных конях они приезжали к клабхаусу – в царствие бывшего проповедника – где его устав стал библией, а чопперный крест заменил нательный.

Именно сюда этим утром на всех парах летел шестнадцатилетний Праведник.