Следующие несколько дней Хелена была свидетельницей многочасовых тренировок, которые устраивали ее брату Ян и Мохан Тайид. С утра и до позднего вечера отрабатывали они с Джейсоном разные виды захватов, нападений и уходов. Поначалу мальчик краснел от ярости, бросаясь в очередную учебную схватку, и слепо молотил своих противников. Именно эта злоба, вызванная, вероятно, воспоминаниями о недавних унижениях, придавала ему силы на первых порах. Однако со временем поведение Джейсона изменилось. Его движения стали спокойными и целенаправленными. Он научился расслаблять мускулы после каждого удара, рассчитывать силы, применяя тот или иной прием, и ловко освобождался, когда соперник брал его в тиски. Как-то раз Хелена вместе с Викрамом и несколькими девушками наблюдала с веранды такой урок, вылившийся в захватывающее зрелище. Кончилось тем, что все трое его участников повалились на газон, чем вызвали непритворный гнев Викрама.
Хелена любовалась отточенными приемами Яна и Мохана Тайида, хотя, очевидно, ни тот ни другой ни на секунду не забывали, что имеют дело с подростком. Каждое их движение было исполнено показательной элегантности и, как видно, отработано в многолетних тренировках. «Где они всему этому научились?» – спрашивала себя Хелена.
Разумеется, победа над двумя взрослыми мужчинами оказалась Джейсону не под силу. Тем не менее он успел отомстить своим противникам несколькими болезненными ударами по голени и тычками в бок. Но, главное, эта борьба придала ему мужества. Теперь Джейсон был готов вернуться в школу, разумеется, имея при себе записку от Яна Невилла, где тот извинялся перед ректором за своего подопечного и излагал не унизительную для него версию вынужденного прогула.
В день отъезда мальчик основательно подкрепился бутербродами и сэндвичами с чаем, потому что завтраки в пансионе Святого Павла оставляли желать много лучшего. Опоздавший к столу Мохан Тайид положил рядом с его тарелкой несколько склеенных бумажных пакетиков.
– Что это? – удивился Джейсон.
– Волшебный порошок, – хитро подмигнул индус. – Вызывает чесотку у тех, кто без присмотра оставляет в шкафах свои вещи.22
Зеленоватые предутренние сумерки рассеивались под лучами рассветного солнца, уже золотившего заснеженные вершины Гималаев. В этот час по узким тропинкам на холмах потянулись длинные вереницы женщин. Они шли торопливо, но не без изящества, и благодаря разноцветным нарядам рубинового, кобальтового, шафранового, бирюзового оттенка походили на нанизанные на бечевку стеклянные бусины. Тихо звенели украшения, шелестела листва. Ладные, миниатюрные фигурки в сочетании с темными скуластыми лицами и раскосыми глазами выдавали в них уроженок гор. С каждого молодого побега женщины срывали верхнюю почку и расположенные под ней два листика и отправляли самую драгоценную часть урожая в висящие за спинами плетеные корзины.
Много часов предстояло им работать под палящим солнцем, дышать влажным воздухом, насыщенным тяжелыми испарениями бурой плодородной почвы. Но женщины не унывали: ветер далеко разносил их негромкие песни, мешая обрывки разговоров и смех с шелестом листвы.
Знающего здешние порядки удивило бы отсутствие на плантациях одетых в белое надсмотрщиков, которые, как церберы, наблюдали за сборщицами, поторапливали их или призывали к большей аккуратности, а потом сопровождали драгоценное содержимое их корзин на мануфактуры. Шикхара обходилась без надзирателей, и если это и сказывалось на ее прибыльности, то определенно положительно. Соседние плантаторы с подозрением смотрели на такое мягкосердечие ее владельца. И уж точно на сотни миль вокруг не было второго такого хозяйства, где бы сама мемсахиб в простой рубахе и штанах для верховой езды потчевала бы работниц мардой, палдой и мятным чаем, прежде чем отправить их на поля [10] .