Пока Уильям занимался Ситарой, Уинстон во время прогулки по вечернему саду решил обсудить с Моханом предложение Джеймсона. При упоминании названия их будущего места жительства Мохан присвистнул.
– Значит, старая Кангра…
– Ты что-нибудь знаешь о ней? – удивился Невилл.
– Только из книг по истории и народных сказаний, – отвечал принц. –
– Чанды? – переспросил Невилл. – То есть вы?
– Прямого родства с кангрийскими Чандами у нас не прослеживается, – покачал головой Мохан. – Хотя общие предки, безусловно, есть, поскольку обе линии ведут происхождение от Луны и Кришны. – Он усмехнулся. – Истоки династии теряются во мраке столетий. Мой отец приходит в ярость от того, что кангрийская ветвь считает себя древнейшей, они же, в свою очередь, называют нас безродными выскочками. – Мохан задумчиво посмотрел на Уинстона, а потом в его глазах загорелись довольные огоньки. – Действительно, лучшего места не придумать. Там мы точно будем в безопасности. Для раджи Сурья-Махала нет большего унижения, чем разыскивать нас у кангрийских Чандов или, чего доброго, просить у них помощи. Было бы крайне неразумно с нашей стороны отказываться от этого предложения.10
Беглецы, включая Ситару, быстро оправились от тягот дороги из Дели в Сахаранпур. Недомогание супруги Уинстона было связано только с тряской и недоеданием, успокоил Уильям, после отдыха в Сахаранпуре здоровье Ситары и ее ребенка снова пришло в норму. Никто, кроме Уильяма и отъезжающих, не знал, куда на трех крепких лошадях направились Мохан, Ситара и Невилл, снабженные достаточным количеством провианта, подробной картой Индии и всем необходимым для путешествия.
Они пересекали долину Ганга вдоль горной цепи Шивалик – преддверья Гималаев с его широколиственными рощами сандала и капока. Путники в жизни не видели ничего подобного. Высящиеся по правую руку заснеженные горные вершины казались воплощением вечности. Многочисленные реки и речушки пересекали узкие мостики, хотя кое-где приходилось пускать лошадей вброд. Иногда попадались одинокие усадьбы, где путникам предлагали ночлег и горячий ужин, однако чаще беглецы находили приют на постоялых дворах. Мысль о конечной цели путешествия придавала сил всем, особенно Ситаре, которая все чаще замыкалась в себе, словно погруженная в безмолвный диалог со своим еще не родившимся ребенком, так что Уинстон начинал даже чувствовать что-то вроде ревности к этому неведомому человеческому существу.
Потом долину сменил скалистый ландшафт, дорога пошла в гору. Хвойные леса на карстовых склонах издали напоминали мох. Дубовые, еловые, пихтовые и сосновые рощи и чащи чередовались с покрытыми трещинами каменистыми проплешинами. Одетые в бурый мех грызуны высовывали из норок любопытные головки. По камням скакали горные козлы. На кустах вдоль дороги алели яркие, как огоньки, ягоды, поляны перстрели роскошными полевыми цветами. Осень вступала в свои права. На север, к озерам Кашмира, потянулись стаи гусей и уток. Все еще звездные ночи стали заметно холоднее, а воздух суше. Но днем солнце все так же хорошо прогревало землю, и кое-где еще порхали последние бабочки.
По временам начинался пологий спуск, и дорога шла между покрытых высокой травой холмов, кое-где прерывающихся каменистыми уступами, на которых росли одинокие деревья, высились древние храмы или заброшенные сторожевые башни. По руслу высохшей реки, окруженному отвесными береговыми скалами, путники выехали в долину и невольно остановили лошадей, любуясь ландшафтом, равного которому по красоте им еще не приходилось видеть.