Не знает заката

Правда, обнаружилось это лишь через несколько дней. А в тот момент, бессмысленно терзая пульт сдохшего телефона, вполголоса чертыхаясь и поминутно оборачиваясь назад, я чувствовал только дрожь, распространяющуюся от сердца до кончиков пальцев.

Ибо, вопреки всем обещаниям, я остался один.

Тьма – сгущалась.

Помощи мне ждать было не от кого.

Конечно, какие-то варианты спасения у меня имелись. Во-первых, я мог опрометью бежать отсюда – не пробуя ничего выяснять, не попытавшись даже краешком глаза глянуть в квартиру – добраться до местного управления ФСБ, найти там Авдея, потребовать, чтобы он укрыл меня, защитил, переправил в Москву; никогда больше не вспоминать о том, что случилось, ни при каких обстоятельствах не возвращаться более в Петербург, махнуть рукой, у них – своя жизнь, у меня – своя. Это, вероятно, было бы самым разумным… А во-вторых… А во-вторых, я мгновенно понял, что нет у меня никакого «во-первых». В квартире меня ждал Борис, и пусть он меня, как выяснилось теперь, подставил, пусть направил, как поросенка, в джунгли, чтобы выманить тигра, но бросить его тут и сбежать я просто не мог. Я бы этого себе не простил. А потому, даже не очень отчетливо сознавая, что делаю, я пристегнул телефон обратно, хотя, вероятно, лучше бы было его просто бросить, осторожно, на цыпочках, стараясь не задеть комья грязи, поднялся на следующий этаж и, переведя дыхание – воздух в легких сгорел мгновенно – потянул на себя приоткрытую дверь.

Голема я увидел не сразу.

Сначала я ощутил лишь жутковатый запах земли, пропитывающий всю квартиру. Он был таким плотным, таким сырым и удушливым, что, казалось, поглощал свет из окон. В квартире, во всяком случае, было темнее, чем я ожидал. Серые паутинные сумерки свисали в прихожей. На мгновение мне даже почудилось, что они колышутся. А в обеих комнатах, двери которых тоже были открыты, царил полумрак, будто шторы там были задернуты.

Они и в самом деле были задернуты. Я это понял секундой позже. Не знаю, зачем Борис так поступил. Наверное, его раздражали яркие солнечные лучи, заливающие паркет. Это в то время, когда уже полагалось стемнеть.

Все-таки он был не петербуржцем, а москвичом.

Сердце у меня болезненно трепыхалось. Оно напружинивалось и вдруг, точно уколотое, сжималось в комок. Не успокаивало и то, что на плоской коробочке сигнализации, которую поставил в прихожей помощник Авдея, как ни в чем не бывало, горел крохотный зеленый глазок. Значит, система охраны была по-прежнему включена. Только она не сработала, иначе глазок был бы красного цвета. Значит, на милицейский наряд тоже рассчитывать не приходилось.

Я действительно остался один.

– Есть кто-нибудь?..

В ответ – ни скрипа, ни шороха. Тишина царила такая, какой на земле не бывает. Почвенный душный запах поглощал, вероятно, не только свет, но и звуки.

Он равнодушно свидетельствовал: так пахнет смерть.

Я сделал несколько осторожных шагов и очутился в комнате. Быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять – здесь происходила борьба. Лампа с тумбочки была сброшена – лежала, выкатившись, на боку, в блестках осколков, проволочный каркас ее был продавлен тяжелой стопой. Также был сброшен будильник с полки, опрокинуты кресло, торшер. Пол усеивал веер машинописных страниц. Влажный земляной след выделялся на них с особенной неприглядностью. Однако больше всего поражала своим видом тахта: мало того, что она была выдвинута вперед и просела, будто весь ближний угол сплющился от удара, но еще и поверхность ее представляла собой нечто несообразное – переплетение простынь, одеяла, подушек, клетчатого покрывала, банного полотенца; все это свивалось беспорядочными жгутами, и оттуда, точно завершающий штрих, высовывала крысиную морду войлочная домашняя тапочка.

Тут же присутствовала и нога, с которой она слетела: обтянутая тонким носком, скрюченная ступня торчала над валиком. Человек, видимо, покоился лицом вниз, ноги – на тахте, туловище – на паркете. Из-за вороха перекрученного белья его видно не было.

Правда, никаких сомнений – Борис.

У меня перехватило дыхание.

Я сделал еще шаг вперед.

Вот только тогда я увидел Голема.