Не жалею, не зову, не плачу...

Ночью опять дежурил унылый Невзоров и сказал мне утром, в целом без изменений, только в боксе у Филатова часов до трех шло толковище, проходили двое блатных из зоны да здешних трое. Вполне возможно, что судьба Волги решена ночью. Но как Филатов выйдет в зону и где найдет Волгу? Да еще одного, без охраны. Нет, все это чепуха, собирались они по другому делу. Началось мое дежурство, и я забыл про ночную сходку, а тут вдруг Волга собственной персоной, Акула с ним и Культяпый — что-то будет. Вариантов поведения в такой момент несколько. Первый, самый лагерный, здравый и безопасный — уйти с глаз долой, ничего не видел, ничего не слышал. Второй вариант опаснее — поднять персонал, больных, послать за надзором. Третий — самый опасный: самому вмешаться и не позволить. В такой вот критической ситуации проявляется неосознанно, кто ты есть. Надо подумать, но потом, а пока некогда, иду, не думая, навстречу тройке рысаков и чую, что не сверну. Потом, может быть, пожалею, потом одумаюсь, если буду еще в состоянии, но сейчас я такой, какими были мои деды и прадеды в крутой момент — не бежать, а шагнуть навстречу. И еще мотив не последний — здесь моё, господа босяки, больница моя и больные мои.

Поздоровался Волга со мной сквозь зубы, бросил слово, как человек тяжелой жизни бросает тому, у кого она легкая. Руки мы друг другу не подали (а когда он выписывался, обнялись, друзьями расстались). Впрочем, руки у него заняты, догадываюсь, на троих у них сейчас как минимум пять ножей. Двинулись со мной в сторону процедурной, где был мой ящик с лекарствами и градусниками. Я взял его, крепко стиснув пальцы на рукоятке, покрутил из стороны в сторону, на вес проверил. Пошли. Врач в белом и трое в черном. Как я буду действовать, пока не знаю, но вот эти две-три минуты, пока я с ними, меня слегка успокоили, момент неожиданности прошел, и я как бы угрозу понял и принял. Я не знаю, зачем вы пришли, но я не поз-зволю — смотрите на мое лицо, на мой шаг, на весь мой облик. И на мой ящик.

Четыре раза в сутки Филатов принимал ПАСК — парааминосалициловую кислоту, огромные порошки, как кошелек, лошадиная доза. В медицинской газете писали, что найдено, наконец, средство от туберкулеза. Утром я ему дал, перед обедом дал и теперь пора уже принять перед ужином, всё без придури, подошло время. Иду впереди, ящик увесистый, как бадья с водой, придает мне силы, одним махом можно слона уложить. Убивайте, где хотите, но только не здесь, где я поставлен спасать. Не позволю покушаться ни на кого — простая у меня задача. Иду и помню: ночью шло толковище, а оно без полурешений, четкое — быть или не быть. Ничего не знаю, но допускаю всё, и в нужный момент мгновенно выберу способ действия.

Я вошел первым, трое за мной. Филатов лежал на спине, дремал, открыл глаза, не спеша отвернул одеяло и молча сел в постели. Нашарил ногами теплые, с волчьим мехом тапочки, поднялся, запахивая халат, заметно бледный — от перемены положения или от неожиданности. «Как самочувствие, Филатов?»— докторским тоном спросил я, утверждаясь здесь в главной роли. Он пробормотал односложно: «Ничё» — и уставился отрешенно на тех троих. «Я зашел проститься, Никола, — сказал Волга, — меня дёргают на этап».

У Филатова широкие рукава халата, можно спрятать не только нож, но и топор. Когда Волга шагнул к нему, и они протянули навстречу пустые руки, я увидел тощие бескровные мослы Филатова, огромные, как грабли, кисти, и мгновенно вспомнился мне чахоточный брат Левина в романе «Анна Каренина». Мы стояли близко один к другому, бокс маленький, а те двое держали руки в карманы, локти в стороны. «Будь здоров, Никола, от души тебе говорю. До встречи на свободе», — нормальным голосом сказал Волга. Филатов подался к нему, они обнялись, Волга поцеловал его, не брезгуя и не боясь заразиться, по-мужски обнял и похлопал по спине. «Прощай, Волга, — ответил Филатов хрипло. — Прощай…» — Посмотрел на него детским виноватым взором, как младший на старшего.