Не жалею, не зову, не плачу...

Большинство операций были благополучные, но я беру именно те, которые резко осложняли наше простое житьё-бытьё. Куда проще — кормят, поят, одевают, обувают, охраняют, проверяют, чтобы ты не потерялся, и ещё работу дают, — вот так все люди будут жить при коммунизме. Но иногда простая жизнь осложняется. Ехал хлеборез Ерохин на телеге, как обычно вёз булки из пекарни в Ольгином логу, он уже бесконвойный, оставалось тринадцать дней, въехал на территорию лагеря, миновала телега штаб, а тут подбежал хмырь и ударил хлебореза ножом, без слов, молча. Ерохин не ожидал и всё-таки увернулся, подставил плечо, иначе нож угодил бы в сердце. Удар был сильным, с намерением припороть. Возможно, Ерохина проиграли, он отказался уступить хлебное место тому, кому надо. Или не выполнил заказ блатных, не провёз водку, одним словом, нарушил шариат — сам погибай, а блатных выручай. Подробности пока неизвестны, но в общем чем-то парень на меня похож. Шибко честный и сам по себе. Доставили его к нам на телеге вместе с хлебной будкой. Глубоко пронзена дельтовидная мышца левого плеча, сильное кровотечение, но рана не опасная, ни один жизненно важный орган не задет. Задача простая — дать оглушающий наркоз, рауш, у нас есть ампулы с хлорэтилом, перевязать порезанный сосуд, наложить кожные швы, можно скобки, повязку, и всё. Но дело было уже вечером. Зазирная ушла и унесла ключи, Пульников наложил давящую повязку. А на утреннем обходе я своим глазам не поверил — рука раздулась как бревно, пальцы превратились в култышки, ногти заплыли, страшно смотреть. Неожиданный, необъяснимый отёк. Перемирие с хирургом удерживало меня в рамках, но всё же какого чёрта, почему не вызвали вчера Зазирную? Филипп уже был в трансе, на свободе, не мог вникать в больничные заботы, лучше бы ему уйти сейчас в баню куда-нибудь, в хвоеварку. Подняли Ерохину руку на подставку, чтобы улучшить венозный отток, собрали консилиум — Бондарь, Вериго, Светлана Самойловна, начальница стационара Глухова, Пульников и я, — что мы имеем? Колото-резаная рана, значительный травматический отёк и уже начальные признаки гангрены.

Бондарь всегда с улыбочкой, ямочки на щеках, румяный, чистенький, ему в детсаде работать, предложил взять на операционный стол немедленно, сделать ревизию раны, найти порезанный сосуд и перевязать. Пульников упёрся: начнём убирать гематому, удалим тромбы, будет кровопотеря, а консервированной крови нет. Пульникова понять можно, ему осталась неделя, а Ерохину — две недели, как в сказке, может, и хлеборез считал дни, и вот досчитался.

«Надо брать на стол, — решила Глухова — Я сама буду ассистировать. Филипп Филимонович, у вас ещё и старик во второй палате с ущемлённой грыжей. Вы уже совсем крылья опустили, поработайте каких-то несколько дней». — Хирург вяло махнул рукой, согласился, пошли в операционную. Зазирная, кстати говоря, заболела, лежит дома с высокой температурой, послали к ней за ключами, и Глухова велела мне готовить инструментарий и биксы со стерильным материалом.

Помыли руки, начали. Первым взяли на стол старика с грыжей. Глухова сама начала — и новокаин колола, и разрез сама сделала. Пульников ей подсказывал, я подавал инструменты, всё чётко, без паники. Глухова взбудоражена, довольна — сама оперирует, мычать стала мотивчик под маской, и только грыжевые ворота зашивал сам Пульников, ответственный момент. Закончили довольно быстро, подняли старика со стола, халат накинули, и он мелкими шажками, держась руками за живот, сам вышел из операционной. Взяли на стол хлебореза. Сняли повязку, сняли скобки, Пульников пинцетом начал убирать гематому, отделил чёрный сгусток, и тут же хлестанула кровь, да так сильно, сразу красная россыпь на потолке. Ясно — артерия брахиалис.

«Зажим! Тампон! — хирург промокает, а кровь бьёт, он клацает зажимом, клацает, не может прихватить, и Глухова тычется, кое-как наложили тампонаду. Пульников полез дальше убирать гематому, и опять хлестануло. Я уже не тампоны сую хирургу, а салфетки стерильные, полотенце. — «Много крови! — невольно вырвалось у меня. — Будто из аорты хлещет». Ерохин застонал. Добавили новокаина. — «Ничего, бабы в гинекологии всю кровь теряют и за неделю восстанавливают, — сказал Пульников. — Заживёт как на собаке. — Он нашёл сосуд, крепко перехватил зажимом. — Ты меня слышишь, Ерохин? Эй, друг Ерохин, слышишь?» Он не отвечал, и нос уже заострился.