Не возвращайся

Закрутила кран и вышла из ванной. Сергей сидел за столом с подносом, на котором красовались одноразовые картонные стаканчики и пакеты с жирной коричневой надписью: «Кондитерская Пейзаж».

— Доброе утро! — поприветствовал он. — Я тут похозяйничал, в чудо-гостинице нет даже ресторана, только буфет. Я взял тебе мятный чай, бутерброд с «докторской», как ты любишь, и пирожок с яблоками.

Он сидел за этим столом как-то так по-домашнему, по-родному, как-то так… щемяще по-близкому, что у меня задрожал подбородок и захотелось что-то сказать, а голос пропал. Эта его рука большая, сильная на стаканчике, обхватил его всей своей мощной пятерней. Он всегда так чашки держал. Не за ручку, а полностью ладонью, даже если там был кипяток. Сколько раз я заходила на кухню и представляла себе, что вот сейчас он окажется там за столом, повернется ко мне… Но на кухне никого не было. Его место всегда оставалось пустым.

Прислонилась головой к косяку двери, чувствуя, как меня знобит, как мурашки снова бегут по коже, как больно сжимается сердце.

— Вкусы изменились?

Отрицательно качнула головой, и по щекам покатились слезы… Он резко встал из-за стола, зацепил ножку так, что стол весь дернулся, стаканчики упали, а он шагнул ко мне и рывком прижал к себе. Чай полился по столешнице на красный ковер, а я изо всех сил прижалась к нему.

Лицо у него на груди спрятала и разрыдалась. Громко. Настолько громко, что кажется, меня всю сотрясало от этих рыданий. А он по голове меня гладил. Сильно прижимая волосы и тыкаясь в них губами.

— Тшш… тихо, Катенок (намеренно с А., прим. автора), тихо…

Как будто понял, что именно сейчас я вдруг его узнала. И я не знаю, узнала ли до конца… но что-то хрустнуло и надломилось, что-то перевернулось, и у моего погибшего мужа вдруг появилось лицо. Именно это. Именно с этим носом, с этими цепкими ястребиными глазами, с этими взъерошенными светлыми волосами. От него даже пахло… по-родному, по-Огневски. Мужиком, войной, сигаретами, мылом.

— Все хорошо теперь будет. Вот увидишь. Все хорошо…

Шепчет очень страстно, глухо, целуя мою голову, сдавливая плечи, пока не обхватил лицо двумя руками и не прижался губами к моим губам.

Соленые у него губы, мягкие, наглые. Я забыла их вкус… но я так изголодалась по ним. Не просто впился в мой рот, а сожрал его, смял с гортанным стоном, вызывая дрожь, заражая этим исступлением. С такой силой целовал, что у меня в глазах потемнело и подогнулись колени. Все годы дикой тоски, все годы опустошающей скорби сжались внутри меня в сгусток сумасшествия, Сергей жадно, задыхаясь терзал мой рот, врываясь в него языком, сплетаясь с моим. Никакой красоты. Глубоко, страстно, голодно, захватывая широко открытым ртом и мой подбородок, выбиваясь из ритма на щеки, на скулы, и снова впиваясь в мой рот. Его дыхание рваное, резкое.

— Моя девочка… все годы только о тебе. Все годы только тобой.

Ерошит мои волосы, путаясь и дергая их, зарываясь всеми ладонями. И никогда так не было раньше… ни с кем. Никогда меня так не подбрасывало и не лихорадило, так, чтобы дрожа впиваться в его затылок и отвечать невпопад, захлебываясь, сходя с ума, вжимаясь всем телом в него всего… пока не пронизывает осознанием… что никогда раньше ОН так меня не целовал. НИКОГДА. И никогда я… вот так не отвечала.

Наглые руки легли мне на грудь, и я оттолкнула его изо всех сил. Мы остановились друг напротив друга, тяжело дыша.

В дверь постучали.

— Товарищ майор, за вами приехала машина!

Глава 6

— Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?

Мы уже час ехали в машине обратно домой. Его долго держали в штабе, потом я краем уха услышала, что опять допрашивали. Голос Сергея из-за дверей донесся прежде, чем она захлопнулась и стало тихо:

— Вы меня после плена три дня держали в карцере. Три долбаных дня меня, как преступника, в наручниках и на баланде, с допросами, как собаку последнюю…

Сердце болезненно сжалось, когда представила его заросшего, в рваной одежде на допросе в каком-то подвале. И вспомнились слова генерала о тщательной проверке. Так вот значит, как они проверяют.

После конференции с прессой, на которой я смотрела на своего мужа в красивом парадном костюме, принимающего какие-то грамоты из рук генерала, нас наконец-то отпустили домой. Я все еще не верила, что это он… не просто не верила, а не могла поверить. Но постепенно яростный протест превращался в странный непередаваемый тихий шепот отрицания… но его уже заглушали доводы рассудка, всеобщая реакция и… своя собственная. Со мой произошло нечто необъяснимое. Нечто совершенно не похожее на меня саму, нечто пугающее своей новизной, потому что я никогда ничего подобного не испытывала — внутри меня порхали бабочки. Впервые в жизни. Даже когда я встретила Огнева впервые, со мной этого не произошло, а сейчас…