Не верь тишине

В саду гомонили скворцы. Дементий Ильич любил эту пору, когда природа, окончательно стряхнув снежные сны, спешит расправить плечи, дать жизнь всему, что сумело пересилить зиму, когда все кругом набирает силы, радуясь теплу и свету. Это заставляло забыть о прожитых годах и видеть только то, что впереди. Этого не хватало Субботину в последнее время, когда что-то темное и холодное начинало тяжело ворочаться в груди, едва он оставался один, пугая и раздражая новизной ощущений. Он хотел утопить тоску в кипучей деятельности: встречах, разговорах, поездках, десятках других больших и малых дел. Потому днем для тягостных предчувствий не оставалось места и времени, зато ночью они владели им полностью. И он сокращал ночь, поздно ложась и рано вставая.

Все удивлялись его энергии, а он питал свои силы ненавистью к тем, кто встал на пути, переворошил и поставил под сомнение все то, что создавалось им все эти многотрудные годы. Никогда еще Субботин с такой ясностью и четкостью не понимал, насколько беспощадна в своей необратимости грозящая катастрофа.

«Уничтожать и без жалости! — возбуждал себя Дементий Ильич. — Уничтожать всех, кто мутит народ! Правду говорил Герман Георгиевич: нет середины — если не мы их, то они нас. Под самый корень! А если меня, то и сад, а если сад, то и птах этих».

Субботин, вслушиваясь в птичье бормотанье, вскинул голову, отыскивая взглядом скворцов. Они быстрыми остроносыми комочками неудержимо перелетали с места на место.

— Ишь… каковы… нет на вас угомону, — улыбнулся в бороду Субботин.

А увидев сына, сразу посуровел.

— Ждать заставляешь. Нехорошо, — проворчал он, усаживаясь на скамейку под раскидистой яблоней.

Илья не ответил, присел рядом.

В тот вечер они так и не сумели ни поговорить, ни объясниться, к чему Илья, впрочем, и не стремился. А Дементий Ильич, узнав, что сын ходил в военкомат, приготовил разные слова: злые и добрые, убедительные и угрожающие, но все они ушли, едва увидел Илью. Было у того посветлевшее лицо и глаза, в которых пряталась неожиданная решимость, не отчаянная — от загнанности, а спокойная — от уверенности.

Отец, удивленный и настороженный, спросил только:

— Ходил все-таки?

— Ходил, — ответил Илья без привычного вызова. И это насторожило еще больше.

И Дементий Ильич решил отложить разговор, чтобы понять, что произошло. Но после вчерашнего вечера ждать было нельзя… Поглядывая на сына, вспоминал приготовленные слова, но сказал другие, наболевшие:

— Не говорил ли я тебе, что жизнь свою теперешнюю начал, имея полторы копейки, а в этот город приехал с двумя рублями? Сколько трудов и унижений стоило мне нажить все, что теперь у меня есть, знаешь?

Он замолчал, хмурясь и сдерживая подступившее волнение.

— Догадываюсь, — тихо ответил Илья с выражением, которое более всего раздражало отца.

— Хорошо, если догадываешься, — сумел, однако, не поддаться вспыхнувшему чувству Дементий Ильич. — Тогда попробуй догадаться, что для меня означает расстаться с этим и что для меня значат те, кто хочет пустить меня по миру!

Илья промолчал, и отец продолжил:

— Я это к тому, что все мои капиталы принадлежат только мне и… — он выдержал паузу, — тебе.

— Мне твоих денег не надо! — быстро ответил Илья.

— Надо, ох, как надо! — снисходительно улыбнулся Субботин.

Илья посмотрел на него и вдруг вспомнил пасмурный и холодный весенний день и замерзающего под окнами мужика, страдающего из-за субботинских денег…

— Не надо! — повторил он и отвернулся.

— Ну, ладно, на нет, как говорится, и суда нет. Но мы с тобой мужчины, а сестра и мать — они как проживут?

Неприятно удивило Илью то, что возник вопрос не у него, а у отца, который не видел ничего, кроме своих бесконечных дел, и вряд ли мог любить кого-то и помнить о ком-то, кроме себя и денег.

«Он лучше, чем есть, чем я о нем думаю, или я хуже, чем вижу себя?» — подумал Илья, но отложил пока эту мысль, потому что надо было отвечать на вопрос.

— Не знаю… я не думал, — признался он и продолжил неуверенно: — Служить пойду….

— Кому? — живо спросил Дементий Ильич, обрадованный возможностью сказать наконец самое главное: — Если нам — раскроем объятия. Если им — значит, против меня. Против сестры. Против матери. И знай: случится со мной что — они у тебя и куска хлеба не возьмут. С голоду помирать будут, а не возьмут.

Отец нашел слабое место и бил по нему расчетливо и жестоко, понимая, что только жалость к матери и сестре сможет удержать сына.

— И торопись решать! — закончил Субботин. — Время пришло: завтра будет поздно!

PI пошел через солнечный сад.

Илья проводил его тревожным и завистливым взглядом, с обидой сознавая, что, наверное, никогда не сможет стать таким, как отец. Не в делах и поступках, которые не могли быть приняты Ильей, но в непоколебимо твердой уверенности в самом себе.

«Мальчишка! Слабый безвольный мальчишка! — ругал себя он. — Пора научиться быть верным цели. Выбирать ее и идти к ней!»