Не верь мне

Тугая пружина внутри меня, снизила степень своего сжатия, и мне будто стало проще нести весь свой груз. А вот с Измайловым происходит обратное, за сегодня он многое взвалил себе на плечи, хотя там и без этого было много всего. Интересно, сколько может вынести один человек? А два? И есть ли у нас с ним хоть какой-то предел? Потому что мне кажется, что Серёжка сейчас трещит. По швам. Он выдержит, я знаю, но грань она уже здесь. Рядом с ним, и по какой-то странной случайности в моих руках. Именно сейчас мы нуждаемся друг в друге как никогда. Я вижу это так ясно. Нет никакой разницы, что было, или что будет, потому что только здесь и сейчас, у нас с ним одна боль на двоих, одна вина. Да, в разных мерах и разных формах, но разве это имеет хоть какое-то значение? Потому что нет никакого мерила для всего этого. И я выгибаюсь ещё сильнее, прижимаясь губами к его солёной щеке.

И он окончательно перестаёт дышать, каменея в такой близости от меня. Я даже пугаюсь того, что сотворила очередную глупость. Быстрый рывок назад, но Серёгины руки не дают мне сбежать, вновь удерживая на месте. Вот только сейчас всё иначе. Он не просто не даёт мне уйти, он тянет меня к себе. Наши лица разделяют всего лишь какие-то сантиметры, и я чувствую его дыхание на своей коже. Нелепая мысль о том, что, наконец-то, он вновь дышит, будет последней мыслью в моей голове. Его губы касаются моих, и мир словно взрывается на сотни отдельных элементов, убивая всякую надежду на разумность.

Наш поцелуй мгновенно перерастает во что-то большее - сложное, глубинное, отчаянное. Так, наверное, случается, когда чувства до предела, так чтобы через край и до боли в груди. А сегодня в нас слишком много всего, и мы просто не способны сдержать весь этот океан внутри себя.

Мы чумные. От наших обид, страхов, разочарования, злости, боли и такого долгожданно-неуместного облегчения.

Мы разные. Он невыносимо нежен, ласков и щедр. А я неразумна, колюча и до безобразия несдержана.

Мы похожие. Несчастные, запутавшиеся и одинокие.

Всё смешивается в один безумный коктейль, разнося в щепки остатки логики и самоконтроля. Всегда знала, что секс и эмоции… они связаны. Знала и забыла. Я вообще о многом заставила себя забыть. А теперь это не воспоминания и даже не знания. Это что-то совершенно иное. Когда только Он нужен тебе… Когда только Он способен залечить раны, которые наставил семь лет назад… Когда только Он в состоянии пережить и выдержать всё это вместе с тобой…

Одновременно дико, и отчего-то вдруг прекрасно.

Я не отслеживаю наших движений. Сознание что-то там ещё пытается улавливать на своей периферии,  но у него получается плохо. Сплошные вспышки, когда один кадр вдруг обрывается, а на смену ему приходит что-то ещё. Поцелуй, пьяный и жадный, очень быстро перерастает в борьбу на раздевание. Что-то трещит и рвётся, кажется, одежда. По крайней мере, её уже нет. Серёжка горячий, весь, как в лихорадке. Я тоже горю, но пока что только внутри, снаружи я должно быть ледяная. Иначе как объяснить, что каждое прикосновение к нему подобно сотне иголок, от которых пробирает до самого основания, до остов мироздания?

Злая и заведённая. Мои ногти оставляют кровавые следы на его коже. А он на удивление мягок, позволяет мне делать всё что угодно, лишь иногда сдерживая мой пыл, чтобы не дать навредить самой себе. И это настолько подкупающе, что постепенно вся моя дурь сменяет свой окрас. Теперь мне просто его мало. И Измайлов опять-таки на это реагирует, ускоряя свои движения, задавая новый ритм и темп. Получается нервно и как будто бы рвано. Но никто из нас этого не замечает.

Ощущения находят волнами по всему телу и цветными всполохами перед глазами.

Всё заканчивается пронзительно быстро и в то же время томительно долго. Я отключаюсь практически сразу, падая на широкую Серёгину грудь, уже сквозь сон чувствуя, как он накрывает меня своими руками, сильнее прижимая к себе.

Меня будит телефонный звонок, который каким-то чудом пробивается через пелену забытья. И это отрезвляет, выбрасывая в реальность, в которой обнажённая я припала к такому же голому Измайлову. Его ладонь по-хозяйски расположилась на моём бедре, а я сама щекой жмусь к его плечу. Хочется зажмуриться и закричать. Но сознание спасительно хватается за мысль о телефоне, и я аккуратно выбираюсь из-под его руки. Серёжка морщится во сне, делаясь беззащитным и уязвимым,  но не просыпается. Осторожно укрываю его одеялом, которое мы в порыве нашего помешательства скинули на пол. Почему-то это воспринимается очень важным, чтобы ему не было холодно. Вот так вот по-детски и наивно, зато правильно.

Хватаю халат со стула и выскальзываю из спальни, одеваясь на ходу. Сотовый опять подаёт признаки жизни из кухни. На дисплее светится Анина фотография, и я ощущаю острый укол совести, что опять моему ребёнку приходится ждать, пока родители выяснят свои отношения.

-Да, дочь? - по возможности бодрым голосом спрашиваю я.

-Мам, ну, ты чего не отвечаешь? – недовольствует Анютка.

-Уснула, - поспешно вру я. Хотя вру ли?