Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга

Смотрит на меня белыми глазами и молчит. Огромный такой парень, лежит, с трудом помещаясь на казенной койке, в тюремной больнице. Лежит он прямо на грязном лоснящемся матрасе. Такая же подушка – под головой. Скользкая трубка капельницы убегает куда-то под серое одеяло. Рядом, на тумбочке, жестяная миска с холодной кашей, из которой торчит вареный рыбий хвост.

Сопровождающий меня тюремный врач, поймав мой взгляд, сказал:

– Усиленное питание!

Пахнет гнилой капустой и моргом. Ловлю себя на том, что стараюсь ни к чему здесь не прикасаться – как в туалете плацкартного вагона. Вот ведь, думаю, твою мать, ну совершил человек преступление, наказали его по закону – лишили свободы. Но написано ли в этом законе, что человека надо наказывать еще и грязью, холодом, мерзкой пищей и жестокостью? Этот еще и заболел. Поди ведь и не лечили ни фига!

До постройки этой тюремной больницы заключенных с хирургическими проблемами содержали у нас, в областной больнице. На территории отделения урологии была оборудована палата-камера. Рядом с металлической дверью этой камеры всегда сидел солдатик внутренних войск с автоматом. Поверх формы его обязывали надевать белый халат и шапочку. Выглядел он уморительно!

Сестрички урологического отделения делали больным зэкам уколы, раздавали лекарства. Они утверждали, что заключенные – самые дисциплинированные и любезные больные. Однажды, чтобы тем было не скучно, сестры принесли им радиорепродуктор. Было такое чудо техники: втыкаешь в розетку «радио», и дундит оно тебе целый день про успехи на полях, мартеновских печах и о Большом театре с лебедями. Зэки этот прибор разобрали и сделали кипятильник. Стали варить чифирь. Чай им приносили все те же сердобольные сестры.

Когда построили при «зоне» больницу, многие наши врачи ушли туда за большими деньгами. За «гробовыми». По старой дружбе они частенько обращались за помощью к нам, врачам областной больницы.

Вот и об этом больном позвонили мне домой:

– Понимаешь, здоровый такой лоб, все на голову жаловался и на зрение. Мы думали – мульку гонит. А он выдал судороги на целый час и так с тех пор три дня – без сознания. Но дышит хорошо и давление держит. Взял бы ты своего чудо-офтальмолога, да и посмотрели бы мужика.

– А до нас что – не довезти?

– Какой там! Да и начальство лагеря не разрешит. Он особо опасный, «полосатик». Ему надо усиленную охрану выделять на перевозку, на содержание в больнице. Нет, исключено! И потом: может, он все-таки притворяется?!

Приехали мы с Генрихом в тюрягу. Нейроофтальмолог Генрих посветил своей лампочкой через стеклышко больному зэку в глаза и присвистнул:

– Он в самом деле не видит: двухсторонняя атрофия зрительных нервов!

Стал и я стучать и слушать. Кома I. Речевой продукции – нет, сам на обращенную речь – не реагирует. Зрачки разные: левый шире правого. Лицо – асимметричное. Движений в правых конечностях – нет. Ультразвуковым доплером я определил, что мозг смещен на 11 мм слева направо. Есть-таки в голове какой-то «объем»! Может быть – гематома, может быть, опухоль или абсцесс. Спешить надо, однако.

Спрашиваю у местных медиков:

– Его по голове не били? Сам не падал?

Местные такие предположения отвергли:

– Кто ж такого амбала ударит? Да он и сидит в одиночке. Даже гуляет один. Нет, все постепенно развивалось.

– А давно он у вас?

– Второй месяц. Собирались его как раз в Вологодскую область переводить, и вот – на тебе!

– А зачем переводить?

– Так наших там расстреливают, в Вологодской…

Томографов тогда не было категорически. Даже о возможности существования такого аппарата мы не догадывались. Верхом диагностики считалась каротидная ангиография.

Четыре услужливых зэка снесли на носилках нашего больного в черный погреб: рентгеновское отделение в тюремной больнице устроили почему-то в подвале. Уложили на рентгеновский стол. Рентгенолаборант «прицелился» в голову больного, как для снимка черепа. Под местной анестезией проткнул я больному левую сонную артерию, провел в нее как можно далее специальную иглу и, вводя нужное количество контрастного вещества «верографина» шприцом в артерию, крикнул рентгенолаборанту: «Ток!» Аппарат зажужжал и щелкнул. Готово!

На двух снимках получили мы изображение артерий левого полушария мозга. Артерии были грубо смещены с места их нормальной проекции. И (редкая удача!) стали видны сосуды самой опухоли!

Когда мы вернулись в ординаторскую хирургического отделения, там уже собралось лагерное начальство.

– Ну, доктор? Что будем делать с душегубом? – спросил меня чин в погонах полковника.

– Оперировать будем. И чем скорее, тем лучше. Ему уже голову бреют. У больного опухоль левой лобной доли. Опухоль, по всей видимости, – доброкачественная, но грубо смещает мозг. Удивляюсь, почему он до сих пор жив!

– Оперировать… Может выжить?

– Трудно сказать. Чем дольше человек в коме, тем хуже результат. Но случаи такие бывали, и не раз. Большинство – выживает.