Не та игра

— А какое сегодня, по-твоему, число? — спросил, наконец, начальник отдела, хитро прищурившись.

— 28 июня. Воскресенье.

Снова воцарилась тишина. Такая, что ее можно было нарезать тоненькими ломтиками и подать на стол во время поминок. Опять та же секундная стрелка и взгляд главы государства. Тот же наморщенный лоб руководителя отдела.

— Сегодня 28 августа. Пятница, — немного растерянно пробормотал начальник отдела, указав на настенный календарь, где красный квадрат пластикового курсора безапелляционно подтверждал это утверждение.

— Как 28 августа? — не понял Максим.

Андрей Валерьевич ничего не ответил. Вместо этого он поднял трубку и сказал:

— Петрович, давай всех ко мне. И психолога тоже…

У Максима все внутри сжалось. Внезапно все встало на свои места. И странный диалог с дежурным, и нелепая беседа с начальником, и необычная людность на улицах, и пожухшая трава, и утренняя прохлада, и опавшие листья, и ледяная вода. Значит, он и вправду переместился во времени. Неизвестно, в какой период. И вернулся обратно с опозданием на два месяца.

— А год какой? — неловко уточнил Максим.

— Год, слава Богу, все тот же, — ответил начальник отдела, и в его голосе прозвучало искреннее сожаление о том, что лучший сотрудник отдела слетел с катушек.

«Все-таки лучше быть вторым, чем первым, — подумал начальник, — по крайней мере, спроса и надежд меньше…»

Вскоре кабинет наполнился молчаливыми людьми. Пришел первый зам, который аккуратно разместился рядом с Максимом. Следом явились начальник уголовного розыска Осипов, начальник участковых Мухин, начальник кадровой службы Пухлев. И психолог Мариночка, застенчиво усевшаяся на стул у стены. Все в тишине смотрели на Максима, ожидая, что скажет шеф.

— Вот, объявился, — сообщил всем начальник, разводя руками, — полагает, что сегодня 28 июня. День, когда он пропал…

— Дурака включил? — тихо, но с угрозой спросил первый зам, заглядывая в глаза Максиму.

— Похоже, нет, — остановил заместителя Накаряков, пытаясь повернуть ситуацию в более тихое русло, — говорит, что пил в Коняево у какого-то Ковалёва. Всю ночь. Вчера начал, а сегодня вот пришел на дежурство заступать.

— У меня знакомый был, ещё когда я в войсках служил. Ушел в запой на неделю, — перехватил инициативу всегда держащий руку на пульсе начальник уголовного розыска, — потом оклемался и вообще ничего не помнит. Мы его еле убедили, что неделя прошла…

— Марина? — Андрей Валерьевич взглянул на психолога.

— Ну, в принципе, такое возможно… — неуверенно согласилась она.

— А ты где был? — спросил первый зам, немного брезгливо пощупав влажную рубаху Максима.

— Говорит на полигоне, материал отрабатывал по без вести пропавшей.

— Это тот, который мы отказали уже? — уточнил первый зам.

— Да, — кивнул Накаряков.

— Белочку словил, что ли? — не обращая внимания на присутствие Максима, предположил первый зам.

— Вполне может быть, — согласился начальник розыска. У меня вот…

— Может, скорую вызвать? — продолжил гнуть свою линию зам.

— Отставить, — прервал консилиум начальник отдела, — в общем так. Тут всё понятно. Все вы знаете, что надо делать. Подготовьте все необходимые документы. И на увольнение, и на отказной. Сами все напишите, чтобы просто подписать, ясно? Час вам на всё — про всё!

— Увольнение по отрицательному? — уточнил начальник кадров.

— Конечно, по-другому и не получится никак.

— Есть! — ответил начальник кадров.

— Олег, — обратился Накаряков к начальнику розыска, — не поручай никому. Сам все сделай. Суть ты уловил. Пил у знакомого в Коняево. Понял?

— Сделаю, — кивнул майор Осипов.

— Мухин. Забирай его к себе и глаз не спускай, пока все документы не оформят. И аккуратнее там!

— Так точно! — ответил начальник участковых уполномоченных и начал вместе со всеми собираться к выходу.

— Константиныч, — остановил Накаряков своего первого зама, — останься.

Он был местным, хотя и жил в соседнем городке. Его мать, его бабка, и прабабка, все были родом из Коняево. Все были деревенскими. Коренные местные. Почти вся деревня приходилась ему родней. И все они были староверы.

В советское время о вере не принято было говорить. И опасно. Несмотря на это, у бабки в старом деревенском доме, в углу за печкой, стояли медный складень и маленькая треснутая икона с Николаем. Проходя мимо них, она всегда крестилась. Утром и вечером бормотала молитвы и кланялась.

В церковь никто, разумеется, не ходил. Да и церкви-то не было. Её еще в 30-х годах местные Советы передали совхозу под ясли и, ясное дело, всё в итоге разорили. Попа тоже не было. Каждый верил и молился, как помнил. Бабка сама его крестила, и он втайне от учителей носил скромный алюминиевый крестик на красной ниточке.