Не судьба

— Дурацкое дело нехитрое, — только и ответил отец.

Ну, слава богу, что хоть ахать и причитать не стал, как наверняка причитала бы бабка на его месте. Он обработал мне рану йодом, перевязал чистыми бинтами и при помощи Лёшки снёс в постель.

— Если завтра утром у тебя вокруг раны будет покраснение, придётся везти в больницу, — сказал отец.

В больницу! Для меня туда ехать было ничуть не менее страшно, чем в концлагерь. Пересохшим от страха и жажды языком я произнесла:

— В больницу?.. Зачем?..

— Затем, что может быть заражение крови.

— И что тогда?.. — от страха я была сама не своя.

— Да ничего, в сущности. Ногу отрежут, и всего делов.

— И как же теперь?..

— А вот так. Будешь без ноги.

Без ноги! Это было более чем ужасно. Что может быть хуже в четырнадцать лет, чем остаться безногой калекой? Я истерически разрыдалась.

Умел мой папаша утешить, ничего не скажешь.

Прошло две недели. Слава богу, никакого заражения крови у меня не было, поэтому дело обошлось без больницы. Но ходить я, конечно же, не могла, и всё своё время проводила, сидя в постели с картами. За время своей болезни, будучи ограниченной в движениях, я здорово выучилась гадать на картах, и подружки, иногда забегавшие меня проведывать, часто просили меня, чтобы я им погадала.

Но, в общем, конечно, жизнь калеки была очень и очень невесёлой. Бабка, ухаживавшая за мной, жрала меня поедом. Порой мне делалось так тошно и невыносимо от её вечных упрёков, что мне уже не хотелось её ни о чём просить. Иногда я по целым дням лежала голодная в своей постели, и не просила её принести мне еды, потому что выслушивать снова её ворчания и ругань было выше моих сил. С едой здорово выручали подружки: их я могла легко просить о чём угодно, но и они появлялись у меня дома не так уж и часто: там, за пределами моего мрачного дома с закрытыми ставнями, у них была своя жизнь, та жизнь, которой я теперь была лишена. Чтобы передвигаться, у меня не было ни инвалидной коляски, ни костылей, поэтому для меня не то что на улицу выходить, а и даже просто тупо доползти до горшка, чтобы поссать — было целой проблемой. Правда, со временем я наловчилась передвигаться по комнате при помощи табуретки — но одолеть лестницу, чтобы спуститься с крыльца на улицу, для меня пока что было непосильной задачей.

Сашка, со смесью жалости и иронии наблюдая за моими ползаниями с табуреткой по комнате, спрашивала, сыпая соль на рану:

— А тебе хотелось бы, чтобы Рома был здесь?

— Нет! — сквозь зубы отвечала я, яростно вцепившись в табуретку, — Зачем ты это спрашиваешь? Я не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии…

— И неужели ты не хотела бы, чтобы он ухаживал за тобой и носил тебя на руках?

— Нет, не хотела бы.

— Странно…

Я ничего не отвечала, безуспешно пытаясь вскарабкаться на кровать. Проклятые ноги не слушались меня. Сашка кинулась было помочь мне, однако я грубо обрубила её.

— Отстань, я сама!

Вообще, удивительно, как это Сашка умудрялась терпеть мой несносный характер. Во время болезни он стал ещё несноснее, чем был; я раздражалась от любого пустяка, грубила, хамила, но она, видимо, понимала, насколько важно в моём положении было чувствовать хоть в чём–нибудь свою независимость. Бывают люди, которые, наоборот, любят болеть, любят, чтоб с ними возились. Я же терпеть не могла эту свою беспомощность; любая помощь со стороны была мне противна и унизительна, не говоря уже о жалости. Должно быть, меня просто воспитали так в семье.

Нередко случалось так, что я, из гордости либо из принципа избегая просьб принести мне то–то и то–то, сползала с кровати и, цепляясь за табуретку, чуть ли не по целому часу добиралась до нужного мне предмета, а потом, выбившись из сил, никак не могла залезть обратно на кровать (это было самое трудное). В такие моменты бабка, зайдя в мою комнату, тут же начинала ругаться.

— До чего противная девчонка! У тебя что — языка нет? Неужели так трудно было попросить меня принести эту книжку? Или ты это делаешь специально, мне назло?!

Однако, несмотря на всё это, я ни на минуту не переставала думать о Роме. Нет, конечно, я не хотела, чтобы он был здесь и видел меня в таком состоянии. Острое желание быть с ним разбивалось об эту, как мне тогда казалось, непреодолимую преграду. Я хотела бы быть с ним, но боялась, вдруг он всё–таки приедет и увидит меня такой. Впрочем, насчёт последнего пункта я могла бы быть абсолютно спокойна. Так как он, собственно, и не приезжал.

Глава 5