Не судьба

— Вы человек заинтересованный. Тоже любили Артура. И скажите, нет. — я покачал головой. Все верно, все правильно.

— Не буду. Но вы должны объяснить мне, почему не сказали сразу, ни о второй коробке, ни об этом человеке.

— Вы… может, мне показалось, но вы тогда слишком горели узнать все, мне подумалось, вы не были готовы к тому, что узнаете. Я не решилась открыть все сразу. Вам требовалась холодная голова.

— И горячее сердце.

— Да, можно и так сказать, — штампованный лозунг двадцатых подходил как нельзя кстати. — Теперь вам проще узнать правду.

— Вы… а почему вы не передали дело вашему седому старлею? Он бы точно докопался.

Но Елена покачала головой.

— Вот уж не уверена в этом. Он же сыщик, он не знал и ничего не чувствовал к Артуру.

— Мне кажется, это чувство, оно только мешает мне.

— Вам только кажется.

И замолчала. Я тоже не зная, что сказать, сидел подле, не проронив ни слова. Начало смеркаться, сумерки вползли в окно, предвещая холодную ночь. Я поднялся.

— Наверное, мне пора.

— Посидите еще, — попросила она. — Мне кажется, мы еще не обо всем сказали друг другу.

И я остался. Ушел только через три или четыре часа — мы сидели, вспоминая за чаем Артура, всякий раз приходя к согласию касательно его характера, черт, манер, — все они, нами сейчас же и выдуманные, отличные в корне от того, что мы прекрасно знали, успокаивали, утешали, дарили некое подобие единения и комфорта. Не знаю, зачем мы это делали, точно именно эти долгие посиделки были нам так необходимы.

Затем, я все же откланялся.

Глава 22

Я написал записку Оле, куда ушел и когда примерно буду. И пусть первая ее часть оказалось верной, вернуться мне случилось только в двенадцатом часу ночи. Автобус застрял где-то и очень долго добирался до остановки, наплевав минут на сорок на расписание. Еще и хотел проехать.

Оля вся в нетерпении, места себе не находя, едва заслышала шаги по лестнице, выглянула. А увидев коробку, переменилась в лице. Захлопнула дверь за мной и не давая раздеться, выпалила:

— Я сразу поняла, зачем ты к ней поперся. Вот за этим, да, за вещами своего шефа. Будто их мало у нас. Будто его и так мало.

— Но я же расследую…

— Что ты расследуешь, скажи на милость? Я, именно я занимаюсь основным делом, достаю пленки, перекапываю документы, ежесекундно поджидая подвоха, провала. Ареста, в конце концов. Мало чем я рискую. А ты в это время прохлаждаешься с какой-то шалавой и вспоминаешь такого же кобеля, как и она сама. Можно подумать, он бы так о тебе пекся.

В самую точку. Я не знал, что ответить.

— Ну, что молчишь, — не выдержала солнышко. — Я не права, скажи, я не права?

— Он мой друг.

— Был!

— И я пытаюсь найти его убийц.

— Он пытается. Вся милиция Союза ищет, а он пытается.

— Я ищу не сколько тех, кто убил, сколько тех, кто причастен к убийству, кто их нанял, прежде всего. Это мог быть только тот, кто его не просто хорошо знал, но до последнего оставался ему близок.

— Да ты скажи, какое великое умозаключение. Сам догадался или подсказала та стерва?

— Оль, прекрати.

— Не собираюсь. Я для него все, а он, — солнышко не выдержала, выхватила сумку и высыпала ее содержимое прямо в нашей крохотной прихожей. — Вот забирай. Еще две пленки. Можешь с ними делать все, что угодно. Если они тебе вообще нужны. Я так понимаю, Ковальчуком занимаюсь только я одна.

— Нет, мы же договорились, что я еще ищу…

— Кого? Убийц? Мы же за досье взялись, зачем ты все это снова ворошишь. Неужели думаешь, что без тебя не найдут или что ты отыщешь и быстрее и вернее? Неужели ты думаешь, что вообще способен хоть что-то найти. Видимо, нет. Но одно скажу точно, меня ты потерял.

И хлопнула дверью. Я медленно наклонился, стал собирать ее сумочку. Одна кассета повредилась от удара я зачем-то ее перемотал изоляцией. Положил на тумбочку в прихожей — и собранную Олину сумку и кассеты. Потом подумал и убрал их к себе, следующим вечером надо заняться проявкой.

К Оле скрестись не стал — она не сразу отходит. Знал еще по прошлому разу, вернее, по прошлым. Ушел к себе и будто в наказание не стал ни ужинать, и так наелся ее и своими словами, ни разбирать диван-кровать. Просто застелил его, неразложенным, улегся и долго смотрел в потолок. Мысли блуждали где-то далеко, и только когда они оформились в Артура, я понял, что сплю.

Оля обижалась долго. Нет, она не объявляла молчаливую забастовку, мы с ней общались, но трещина в отношениях, как на той кассете, пролегла глубокая. Недели две она дулась, за это время кажется, так ни разу и не прикоснулась к камере. Хотя может, просто не показывала того, что делала, ведь я видел ее глаза, просто так отказаться от идеи, которая целиком и полностью захватила ее Оля вряд ли бы смогла. Да и стала ли? Ведь она старалась всегда доводить дела до конца, не отвлекаясь на ненужные споры и ссоры, так было прежде, так должно происходить и сейчас. Но убедиться в этом я смог только через двенадцать дней, в середине октября, когда солнышко, немного развеявшись, пришла домой около девяти, но зато сразу вытащила меня в коридор, где и зашептала, чтоб не смущать Михалыча: