Не судьба

Конечно, Оля преувеличивала, и при этом весьма сильно. Понятия не имею, зачем это ей понадобилось. Обычные приветливые люди, только недавно вышедшие на пенсию и ей, вроде как даже наслаждающиеся — благо здоровье позволяет. Добродушные, сердечные, вышедшие нас встретить; я как увидел отца в майке команды «Асбест», застиранной, носившейся уже не первый год, невольно улыбнулся и чертыхнулся одновременно — ведь я вырядился как на парад, в полусинтетическую белую рубашку с длинным рукавом и светлые брюки — специально для приема в торжественной обстановке. А меня встретили по-домашнему, отвели в дом, помогли распаковаться, предложили чаю, пока поспевает ужин. Все, такое знакомое, такое близкое, для чего солнышку придумывать страшные сказки — непонятно. Впечатление куда больше произвело то, что я увидел, то, о чем мечтал с детства, когда приходил в гости к однокашникам; да, я им, их семьям, всегда завидовал. Хоть и не подавал виду. Наверное, они знали, их родители догадывались, ведь собрания проходили довольно часто, все видели, кто мой отец, каковы наши отношения, какого нам общаться, вернее, пытаться не говорить друг с другом, по одним только взглядам понимали.

Да, жили мы невесело. Отец все жаждал привить мне свои вкусы или свое видение мира, очень старался, всякий раз срываясь и лютуя. Нет, ни разу не поднял руку, но из угла я выходил, разве что поужинать. И слушал, не слыша, как он отчитывает, то методично, то срываясь в крик, поминает все проступки, мнимые и явные, доводит себя до новой порции мата, трясет за плечи, разворачивая на сто восемьдесят и требуя, чтоб я молчал и слушал и самое главное, действовал именно так, как он говорит. Мать строго-настрого запретила ему даже касаться меня, он уважал ее решение и после преждевременной смерти, ни разу не вломив хотя бы подзатыльник, что было довольно распространено среди других родителей моих однокашников. Но я бы предпочел эти подзатыльники то холодной, то лютой злости, с которой он пытается вмять в меня свою неудачливую сущность.

Да мне пришлось идти в техникум, а после на год стать по специальности — радиомонтажником. И что это дало мне или ему? Только знание законов Максвелла, явно не пригодившиеся в нынешней жизни. Но он старался, усердно, сам не понимая, кажется, зачем так гнет палку, с такой безнадежной усталостью во взгляде, додавить, заставить перемениться.

А ведь родители жили душа в душу — до моего появления. Мечтали о чем-то строили планы. Я почему-то влез в них совсем не так и не с тем. Или не вовремя родился, ну да, это тоже, но если мать сумела приспособиться ко мне, пристроиться и полюбить, то отец… кажется, он видел во мне лишь неудачника, продолжателя такого же рода.

Изнутри дом смотрелся на диво светлым и просторным, куда вдруг подевались его внешние скромные габариты? Широкие большие комнаты, светлая веранда, подоконники на которых дозревали здоровенные томаты сорта «бычье сердце». Дом возвели из соснового кругляка, здоровенные, в полтора обхвата бревна нижних венцов медленно уменьшались к крыше. Интересно, откуда столько сосны, ведь она тут редкий гость, особенно такая охватистая. Наверное, выкупили и перевезли с Урала или из лесов Белоруссии. Еще тогда, при другой власти, в совсем иные времена. Видно, тут жили действительно зажиточные люди, особо не скрывавшие своего положения перед соседями. И что с ними стало? Хотя что спрашивать, об этом во всех газетах нынче пишут.

Широкая ясная веранда, напитавшаяся солнцем, вела в узкие, точно коридор, сени, в которых находилось две двери — одна в сарай, другая, поуже, в комнаты. Их было три, но все разделены условно, тонкими досками и занавесками вместо дверей. Небольшая гостиная, спальня хозяев и спальня гостей, всё вокруг печки. А чуть в сторонке, лестница на чердак, куда мне и предложили перебраться, благо, там и просторнее и ночью посвежее. К моему удивлению, жары от дюралюминия тут не чувствовалось, впрочем, чему удивляться, если под металлом толстенные доски-шестидесятки, да еще и обшитые фанерой. Большие окна распахнуты настежь, по чердаку гуляет ветерок, обдавая прохладой уставшее с жары тело. Где-то внизу клохчут куры, кажется, рядом блеет коза, нагулявшаяся и вернувшаяся домой, требует, чтоб забывчивые хозяева ее уже подоили, лениво брешет собака, самой себе напоминая о долге. И все эти звуки тонут в запахе черной смородины, посаженной прямо под домом с одной стороны и черешней, уже успевшей налиться, но кажется, еще только готовящейся отдать урожай, с другой. В небольшие оконца, выходящие в сад, виднелись ряды клубники, земляники, картошки. И небольшой крольчатник, сопряженный с основным домом, выстроенный на удивление небрежно, но от души.