Не спи под инжировым деревом

Наконец начали подтягиваться «VIP-гости», то есть родственники и относительно близкие друзья. Пришла даже мама Сайки – Ирада ханум, которая, кажется, никак не могла уразуметь, жив я или всё-таки мёртв. Сайка вроде бы не выдержала и призналась ей, что я жив, но у меня сложилось впечатление, что слухам на Facebook она поверила больше, чем своей дочери. Меня упрятали в каморку возле сцены, откуда я, соблюдая определённую осторожность, мог следить за происходящим на сцене и в зале. В каморке было темно, сыро и страшно. Я даже не знал, насколько далеко она простирается. Может быть, тьма за моей спиной заполняла десятки километров высоких гулких залов, населённых слепыми чудовищами.

Из своего неуютного укрытия я видел, как собирается народ. Почти все были облачены в чёрное, не потому, что концерт был траурным, а потому, что все эти люди считались металлистами. Чёрный цвет оживлялся вкраплениями багрового и серебром цепей и шипов. Впрочем, было и много синих джинсов. В толпе встречались знакомые лица, лица, известные мне по Facebook, и совсем не известные мне лица. Все они раскрывали рты, оживлённо переговариваясь между собой, и в нарастающем шуме голосов я мог различить отдельные фразы вроде «такой молодой», «гениальный», «давно дружим» и эт цэтэра. Ну надо же, оказывается, кто-то считал, что дружил со мной?

Тех, у кого не было бумажных билетов и кто оплачивал вход на месте, Ниязи собственноручно клеймил в дверях, как скот, отпечатывая на их запястьях чернильный череп. Пора было начинать, а народ всё валил и валил.

К пяти часам зал уже не мог вместить никого, поэтому двери запечатали, и Ниязи, припрятав за кулисы коробку с деньгами, выскочил на сцену, схватил микрофон и, пытаясь его задушить, толкнул речь:

– Друзья мои! Большинство из вас я вижу в первый и последний раз в жизни, и тем не менее общее горе позволяет мне обратиться к вам не иначе как – друзья мои! Все мы собрались сегодня по очень печальному, хотя и не уникальному, поводу. Мы собрались почтить память не только замечательного человека и м-м-м… красивого мужчины, но и прекрасного молодого музыканта, что само по себе довольно необычно, так как большинство талантливых людей в нашей стране эмигрируют из неё раньше, чем успевают умереть…

Я расфыркался в своём убежище. Надо признать, в устах Ниязи что угодно звучало убедительно и приобретало особую печать Рока, оттенок Вечности. Его низкий голос, непонятно как умещавшийся в тощей шее, проникал прямо под кожу. Девушки, должно быть, с ума сходят, когда он начинает забалтывать их, а я очень завидую. Будь у меня такой голос, я, быть может, сам исполнял бы все свои песни. Не то чтобы я кукарекал, как петух, но… голос как голос, ничего особенного.

В продолжение своей речи Ниязи громко и чётко, как профессиональный рекламщик, перечислил мои лучшие песни, расписал достоинства моей лирики и упомянул, что я умел играть на пяти музыкальных инструментах (и вот здесь он слегка преувеличил, на самом деле я могу играть только на трёх), а также слегка прошёлся по равнодушному нашему обществу, очевидно, вынудившему меня пойти на такой отчаянный шаг. Разогрев таким образом публику до нужного градуса скорби и чувства вины, Ниязи объявил:

– Мы представляем вам последний альбом группы Death and Resurrection – Ouroboros!

Место у микрофона заняла Сайка. Обычно она любит бегать с ним по сцене, размахивая волосами, но в этот раз все сошлись во мнении, что ей надо пропеть весь альбом, стоя на одном месте и практически не шевелясь. Если она справится – получится очень эффектно. Я верил в неё, в мою девочку.

Они начали играть The Womb Full Of Water, а Ниязи прошмыгнул ко мне.

– Как тебе моя речь?! – крикнул он мне в ухо; динамики усилили звук так, что мы могли не опасаться быть услышанными.

– Я чуть не прослезился, – ответил я ему, опасно напрягая голосовые связки.

Ребята играли хорошо, Тарлан держал марку на уровне, а Сайка, раздирая себе горло, подобно весенней кошке, вынимала душу из слушателей. Поначалу публика сидела принуждённо, как на концерте какого-нибудь Бетховена, но к середине второй песни Incident On The Channel те, кто был помоложе, раздухарились, сомкнули плотный ряд перед сценой, построившись в подобие боевой греческой фаланги, и начали буйно трясти шевелюрами. Весь зал светился задранными кверху экранами смартфонов; зрители вели видеозапись. Если после исполнения первой песни они громко, но вежливо аплодировали, то после второй зал кричал и буйствовал. Даже из своего изгнания я чувствовал, что публика завелась не на шутку. Музыка действительно получилась что надо, но эффект усиливался ещё и неким духом страшной Вечности, витавшим над изгрызенными креслами зала Дома культуры глухонемых. Мёртвый художник – хороший художник.

– Ты правда классный музыкант, – заорал Ниязи. – Жаль, что мёртвый, гы-гы-гы!