Не спи под инжировым деревом

Стало ясно, что он меня в покое не оставит. Кроме того, на Ясамальском кладбище я никогда в жизни до этого не бывал. Меня вообще после того случая, когда я, будучи весьма смышлёным, но уже довольно своеобразным ребёнком, нарвал пёстрый букет на буйно цветущем весеннем кладбище, куда мы поехали навестить могилу моего деда, и преподнёс его маме, больше ни к каким усопшим родственникам не возили. Но как я мог удержаться?! Цветов было так много, они устилали землю плотным покрывалом, особенно много их росло на заброшенных могилах. Цветы колыхались на лёгком ветру, приглашающе покачивая своими яркими головками, так и просились в руки. К тому же я со свойственной мне уже тогда мудростью срывал лишь те, которые росли по краям тропинок.

Откуда вообще взялось зловещее правило, не позволяющее приносить домой что-либо с кладбища? Откуда этот бессмысленный трепет перед местом, где человек стыдливо закапывает последние, самые неопровержимые улики своей бессмысленной и трудной жизни? Для меня оно – нечто вроде санатория, куда измученные вечной необходимостью, напрягаясь, дышать, моргать, есть и испражняться, предаваться метаболизму и прочим тягостным обязанностям жизни тела отправляются на вечный отдых. Как старые квартиры, оставшиеся пустовать в стране, из которой человек уезжает навсегда навстречу лучшей жизни и приключениям – так и тела остаются пустыми домами покинувших их душ до тех пор, пока в них не заселятся новые жильцы. Цветы, например. Если смотреть на процесс именно так, то что может быть более спокойным и умиротворяющим, чем кладбище? Да и если подумать, смерть – не привилегия человека, и весь мир – одно огромное кладбище для триллионов живых существ, что жили и умерли в нём.

Так вот, моя любознательность взяла верх над желанием творить искусство, и мы с Ниязи отправились осматривать участок.

Кладбище оказалось не слишком уж умиротворяющим и спокойным, во всяком случае, таким было первое впечатление – городское расположение сыграло свою злодейскую роль. На входе нас оглушили истерические гудки автомобилей, застрявшие в пробке на дороге, которая прорезала кладбище насквозь, являя собой соблазнительную, хотя и несколько траурную альтернативу круговой дороге. Проскочив между стоящими в два ряда машинами и мастерской по изготовлению надгробий, мы свернули на узкую аллею, уходившую вверх, и шум резко смолк, словно за нами закрылась невидимая дверь. Ниязи что-то бубнил себе под нос – сдаётся мне, искал зарубки, оставленные на деревьях. А может быть, он отметил дорогу рассыпанными хлебными крошками? Кто его знает?

Пока мы шли, начал накрапывать ироничный мелкий дождик. Мне он был в радость, но Ниязи всерьёз обеспокоился.

– Если будет ливень, твоим кроссовкам – конец! – Он внимательно оглядел мои ноги.

– Да и твоим тоже.

Ниязи только хмыкнул.

По мере того как мы поднимались на холм, опасения Ниязи приобретали всё более и более обоснованный характер, ибо дождь усиливался, и вот в один прекрасный момент издалека, но словно со всех сторон одновременно, донёсся раскат грома. И тут Ниязи с облегчением закричал:

– Вот оно, дерево в виде фаллопиевых труб!

На мой взгляд, дерево уместнее было бы сравнить с черепом барана, а не с чем-то, кажется, гинекологическим, о чём я смутно помнил из школьного курса анатомии. Но отказать Ниязи в праве на собственное видение этого мира я не мог, поэтому возражать не стал.

Мы свернули на малоприметную боковую тропинку.

– Запоминай дорогу, – бросил мне Ниязи, не оборачиваясь.

«Как?» – в смятении подумал я. Вокруг была сплошная мешанина из старинных каменных и современных мраморных надгробий. Некоторые участки были значительно просторнее других, с парой-тройкой могил по центру и неуместно жизнерадостными жёлтыми цветочками на незанятой земле вокруг. Кое-какие могилы, заброшенные с виду, с поваленными памятниками, лепились к самому краю тропинки, так что приходилось внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не наступить на одну из них. Как, во имя Джими Хендрикса, я мог запомнить дорогу?

Тут Ниязи свернул влево, и я приметил скромную могилу с простым прямоугольным камнем, на котором не было никакого имени, а интимно значилось «Мамочка». У «мамочки» в изголовье лежал пышный букет свежих красных гвоздик с переломленными стеблями.

Дождь усилился. Почва под нашими ногами стала неприятно скользкой.

– Вот он склеп, видишь? – Ниязи показал вперёд, и я разглядел за деревьями старинную постройку, похожую на маленькую копию какой-нибудь мечети. Неведомый мне архитектор даже не поленился пристроить к усыпальнице две башенки в форме минаретов. – А вот и участок наш. Прямо перед склепом.