Не спи под инжировым деревом

– Вот поэтому папа ушёл от тебя, – отпарировал я и сбежал в свою спальню. Это был очень жестокий ответ, но я не переступил допустимого предела жестокости, потому что мама – существо достаточно толстокожее, да и отца, как я понимаю теперь, никогда особо не любила, а замуж вышла опять же «для порядку». Дабы «Егяна, и Наиля, и Аллочка», все эти вот, не смотрели на неё с жалостью, что она в тридцать лет всё ещё не замужем и без детей.

Минут пятнадцать я теребил гитарные струны, успокаиваясь. Пытался придумать соло для новой песни, но ничего у меня не получалось, и я решил вкусить лести, которой заваливали мою страницу убитые горем френды на Facebook.

Расторопный Ниязи уже отсканировал моё «предсмертное» письмо и вывесил его на моей странице. Народ рыдал и рвал волосы на головах и прочих частях тела. Каждый увидел в моих проблемах зловещее отражение своих собственных, отчего моя смерть стала гораздо более значимой персонально для каждого. Жаль, не было возможности сопроводить письмо музыкой. Может, следовало просто снять видеообращение? Хотя я не настолько хороший актёр. Пусть будет просто письмо.

На странице группы Death and Resurrection, которая до моей внезапной трагической кончины нравилась трёмстам шестидесяти пяти людям, количество лайков выросло до тысячи с лишним – и это всего лишь за один день! Эти люди меня даже не знали, но слетались на запах трагической смерти.

Кстати, о запахе смерти. То, что вчера показалось мне лёгкой игрой воображения, сейчас вдруг резко ударило меня по обонятельным рецепторам и возвестило о том, что в комнате кто-то сдох, и отнюдь не символически. В поисках источника этого зловония я начал обнюхивать углы комнаты. Самой высокой своей концентрации оно достигало под письменным столом, там, где обычно находились мои ноги. Я нырнул под стол – совсем как во времена детства, когда кто-нибудь из семейства меня обижал и мне приходилось искать укрытия. Несколько паркетных дощечек вынимались – в своё время я сам об этом позаботился, – доска пола под ними была выпилена (опять же мной). Там, в свободном пространстве между лагами, я хранил разную ерунду, детские сокровища вроде ракушек, камушков, цветных стёкол и манускриптов на выдуманном языке, обожжённых спичкой по краям и окрашенных чаем. Весь этот хлам давно уже был ликвидирован во время очередного приступа взросления. Убийственный запах тухлого мяса шёл именно из моего тайника. Снятие первой паркетины чуть не закончилось для меня ранним расставанием с недавно съеденным на ужин фастфудом. Сгоняв на кухню, я вернулся с фонарём (таким мощным, что его лучом можно было ослеплять пилотов в самолётах высоко в небе) и снова опустился под стол, стараясь побить мировой рекорд по задержке дыхания. Яркий луч фонаря упал на жалкую тушку мёртвой крысы, осветив её так, словно она была звездой современного балета на сцене. Рядом с крысиным телом валялся пыльный листок бумаги. Содрогаясь от отвращения, я всё же сунул руку в тайник и взял листок. Что это – крыса тоже оставила предсмертную записку?

Уже по обожжённым краям бумаги я догадался, что она принадлежит мне: в детстве у меня была какая-то острая потребность оформлять огнём края всех своих бумаг, наверное, ровные, острые кромки пугали меня. Судя по почерку, мне было лет десять, когда я написал это. Я пошёл на кухню, где никто не мог меня потревожить, в том числе и амбре, источаемое бедным скончавшимся животным в моей спальне, и прочитал свой старинный документ:

«Когда мне будет двадцать пять лет, я буду знаменитым музыкантом и у меня будет своя рок-группа. Я буду жить в Америке, и у меня будет много денег. Моя мама и моя сестра тоже будут жить в Америке, только не в одном доме со мной, потому что к себе домой я буду приводить своих поклонниц. Их у меня будет очень много, ведь я буду богатым и знаменитым! Поскорее бы мне исполнилось двадцать пять!»

Из глубины прошлого на меня смотрел маленький я – выжидающе, осуждающе. «Что?! – с вызовом спросил я маленького себя. – Мне ещё нет двадцати пяти, и за пару лет всё ещё может измениться!» К тому же в Америку мне уже совсем не хотелось. Я поджёг записку от плиты и держал её, горящую, пока не обжёг пальцы, и тогда я бросил её в раковину. На запах дыма прибежали мама и сестра.

– Что горит?! – в панике голосила мать.

– Горят мои мечты и надежды, – мрачно ответил я. – Кстати, у нас под полом крыса сдохла.

Утром меня, спешащего на срочный вызов к собственной сестре – у Зарифы на работе опять произошёл компьютерный коллапс, – задержал во дворе дядя Рауф. Он любит животных и всегда их подкармливает, поэтому нравится мне, несмотря на то что консервативен – иногда до наивности. Помню, однажды он вбежал на нашу часть балкона и крикнул в окно кухни, где в это время возилась мама:

– Зохра, ты не представляешь! В семье Гасана произошло чудо! У него родился пятимесячный внук! И уже такой большой, здоровый…

Мама тогда смутилась и уклончиво ответила: