Не призывайте белых лебедей (СИ)

Ник насупился, взглянул на притихшего громилу и вновь пожевал губами. Дед делал так же: беззвучно шамкал и шамкал щербатым ртом, иногда причмокивал, чаще — сплевывал. И думал о чем-то далеком, и хмурил собравшийся гармошкой лоб.

«Забери меня домой, дед. Забери с вонючего этого берега, из города чужого, из тела непослушного… — забери».

— Призвали на свою голову… — прошелестел недовольно старик, отлепился наконец от дерева и широко, от души перекрестился.

Ник шикнул на него так громко, что птицы бросились врассыпную. Затем потребовал:

— Тащи!

Старик заворчал и бочком, по-прежнему прячась за изломанными ветками и редкой листвой, поплелся к громиле. Медленно, медленно, будто ноги едва держали. Громила же бестолково топтался на месте, пучил глаза и тоненько скулил на одной жалостливой ноте. Вот бы сорваться с места, подлететь, вцепиться в горло — заткнуть! Но вместо этого Тис пучила глаза и тоже скулила. А птицы возмущенно галдели в ответ.

— Отдай, Ходор, отдай, — уговаривал старик, похлопывая громилу по пузатым карманам грязной, засаленной куртки. Тот уворачивался, тряс головой и лепетал, будто ребенок: «Моё. Моё».

— Живо дай сюда! — гневный рык вспорол воздух. И тут же притихли все, даже птицы. Тис дышала тяжело, сверлила громилу взглядом, а рык все еще царапал горло, горчил на языке гарью и смолой.

— Что за хрень?.. Тебе тут вообще дохлой валяться полагается, — Ник явно опешил, поднялся на ноги, попятился в сторону. Тис не смотрела, но знала, в зеленых, с бурыми крапинками глазах заплескалась растерянность. И усталость. Такая же вселенская усталость, что давила к земле безвольное тело Тис.

— Зря мы ее… — кажется, дошло уже и до старика. Он наконец запустил руку в карман застывшего в испуге громилы и вытащил на свет помятую фляжку. Подходить к Нику не стал — швырнул фляжку и снова спрятался в тени. Тис и рассмотреть-то его толком не сумела: плесневелый гриб, да и только.

Ник фляжку поймал, с сомнением повертел и все же решился: свинтил крышку, в один шаг подошел к Тис, ткнул грязным горлышком ей в губы. Она только и успела заметить здоровенные жирные отпечатки на металлическом корпусе.

— Нет. — Мотнула башкой. К горлу подкатила рвота. Но Ник церемониться не стал: схватил Тис за волосы, рывком задрал ее голову и влил прямо в глотку что-то вязкое, соленое, с мерзким душком…

— Обратили, как же… Бракоделы хреновы, — долго стучало потом в висках голосом Ника, обреченным, усталым и лишь капельку — злым, пока Тис, скрючившись на берегу, рвала желчью, кровью и, кажется, собственными кишками. Ник сидел рядом, прямо на грязной земле, привалившись спиной к трухлявому дереву, и смолил одну за другой. И глупо было надеяться, что это странное утро всего лишь привиделось ей.

— Аппетит придет. Со временем, — говорил Ник позже, как-то неуверенно, будто для галочки. Тщательно выговаривая слова, задавал с десяток вопросов, но Тис не могла ответить ни на один из них. Имя свое помнила, деда, давно ушедшего, платье… — пожалуй, и все.

Ник терял терпение, чиркал колесом зажигалки, хмурился и снова спрашивал что-то.

— Шкура на стене висела… — ответила Тис невпопад на очередной вопрос.

— «U Medvidku», — донеслось из-за кустов. Тис к тому моменту забыла уже и про старика, и про громилу. А вот название отеля вспомнила. Вспомнила песочные стены, белый деревянный подоконник, на котором сидела однажды, почему-то по пояс голая, стеклянную лимонадницу на ресепшене…

Ник тут же сцапал за плечо (пальцы его казались теперь горячими, будто угли), рывком поставил на ноги.

— Ты ей хоть объясни, — вновь вмешался старик.

— Что я ей объясню? — сплюнул Ник и решительно потащил Тис вверх по пригорку, прочь от воды и залитого кровью берега. — Нечего там объяснять.

Как добрались до отеля, как в руках ее оказался деревянный бочонок-брелок, как поворачивала в замочной скважине ключ, Тис не помнила. А что было после, Нику не рассказывала…

***

— Оставь в покое волосы. Бесит. — Ник взглянул на часы, нахмурился и с недовольством застучал пальцами по столу. Но Тис легко догадалась, дело не в ее волосах (длинных, жестких, белых — поседели все до одного той злосчастной ночью, которую едва помнила). Но спорить не стала: распустила лохматую косу, которую долго и нудно плела, спрятала ладони в складках льняной юбки и, поймав губами трубочку, отпила давно остывший латте — лишь бы чем-то себя занять.

— Если не хочешь, чтобы он приходил, зачем зовешь?

— Это же Герман, — ответил Ник так, будто этого достаточно. Но все же добавил с неохотой: — Не позову — сам явится. И чего-нибудь отчебучит.

Германа, в отличие от Ника и Тис, обратил не бракодел, так что все с ним было как полагается: ненасытная жажда крови, острые клыки, страх перед солнечным светом. Тис считала таких, как он, ущербными, несмотря на их силу, скорость и способность к регенерации. Герман же считал ущербной Тис — «девочка с аллергией на смерть» — и все ждал, когда же она, вынужденная сидеть на заменителях, наконец загнется.