Не плачь

Она останется здесь, всю ночь проведет в холодном полуразвалившемся доме.

Когда она надевает мою куртку поверх своего свитера с капюшоном, ее длинные растрепанные волосы оказываются поверх пухлого капюшона, руки закутываются в мягкий поношенный хлопок уже согретых карманов, я понимаю: мне нравится, что моя куртка будет согревать ее всю ночь.

Я не задерживаюсь надолго. Не хочу злоупотреблять гостеприимством. Утешает то, что я еще не наделал глупостей; надеюсь, что так будет продолжаться и впредь.

Я провожу с ней еще несколько минут. У меня на глазах она садится на пол и укрывается побитым молью одеялом. Она подтягивает колени к груди, садится по-индейски и начинает что-то тихо мурлыкать себе под нос. Я обхватываю себя руками – теперь на мне лишь тонкая футболка – и думаю, что у нас в гараже и то теплее, чем здесь. Как и в нашем деревянном сарае. Но эта девушка не знает меня с детства. Невозможно поверить, что она согласится провести ночь в нашем гараже.

Черт, да ведь отец, скорее всего, в полной отключке; я мог бы провести ее прямо ко мне в комнату, и там, в моей постели, она могла бы поспать в тепле и уюте – конечно, сам я устроюсь на полу. Я совсем чуть-чуть тешу себя такой мыслью.

Вслух я, правда, ничего подобного не предлагаю – она не выглядит настолько наивной. Она просто откажется, и все, а я буду считать себя дегенератом даже за то, что мне в голову могла прийти подобная мысль. Перл решит, что я – чудовище. Так что лучше промолчать.

– Ты здешняя? – спрашиваю я, и она отвечает довольно равнодушно:

– Вроде того… На самом деле нет.

Я робко улыбаюсь и интересуюсь, что она имеет в виду.

– Наверное, можно и так сказать. – Она пожимает плечами.

Я по-прежнему ничего не понимаю.

– Живешь ближе к Батл-Крик?

Я сразу соображаю, что сморозил глупость. В штате Мичиган больше тысячи больших и маленьких городов, может, и две тысячи. Почему именно Батл-Крик? И все же я спрашиваю, потому что, стоит мне открыть рот, как оттуда вылетают эти слова. К моему удивлению, она несколько раз кивает, и мне становится ясно: либо я угадал, либо она просто хочет, чтобы я поскорее заткнулся.

– Любишь плавать? – задаю я еще один вопрос, вспоминая позавчерашний день на озере.

Она отвечает вопросом на вопрос:

– А ты?

Я уже заметил эту ее особенность. Она старается ничего не рассказывать о себе. Не делится никакими сведениями.

– Очень люблю, хотя в это время года вода холодная.

– Думаешь? – спрашивает она, и я по-прежнему не могу понять, соглашается она со мной или нет; вспоминаю, как она плывет в холодной воде озера Мичиган и дождь падает ей на спину с бессолнечного неба. Непонятно, что она имеет в виду, и все же я киваю:

– Да. Сейчас холодно.

– Ты местный? – спрашивает она.

– Здесь родился и вырос, – отвечаю я, глядя, как она то и дело дергает на руке тесный жемчужный браслет – дерг, дерг, дерг, – из-за которого я про себя прозвал ее Перл. Понятия не имею, долго ли наблюдаю за ней.

Когда она кладет голову на подушку в сине-белую клетку, я прощаюсь и ухожу. К тому времени глаза у нее закрываются, и, если она и отвечает мне «До свидания», я ничего не слышу. Я ухожу, успев заметить, как она проваливается в сон. Возвращаюсь тем же путем, что и пришел сюда, вылезаю из разбитого окна на подставленную скамеечку. Точно знаю, что Перл сегодня будет занимать центральное место в моих снах – если мне вообще удастся заснуть. Неожиданно я понимаю, что пословицы не всегда верны. С глаз долой, но из сердца не вон.

Куин

Пока меня тошнит, Бен придерживает мою голову над унитазом.

Хорошо, что на обед я ограничилась сэндвичем с ростбифом. В основном из меня выходят желудочный сок и желчь. К тому же я вовремя успела добежать до туалета, так что убирать за мной не придется.

Мы сидим рядом на грязном полу; в ванной такая же черно-белая плитка, как и во всей квартире. Вижу на полу комья пыли и обмылки… Ничего не понимаю. Откуда здесь обмылки? И все же они есть; кто-то ронял мыло. И на ободке унитаза желтые пятна… Мысленно проклинаю Лэндона, Брэндона, Аарона или Даррена – как там его звали, – которого я привела домой вечером в субботу: такую грязь мог развести только он. Нас с Эстер трудно заподозрить в том, что мы мочимся на сиденье. Тогда, шестьдесят с чем-то часов назад, я еще не подозревала, что скоро склонюсь над фарфоровым другом и увижу его мочу – нечто вроде прощального подарка.

Когда рвота переходит в натужный кашель и постепенно прекращается, Бен кладет мне на лоб холодное полотенце и приносит банку газировки из холодильника.