Не плачь

– Нет.

Она стоит передо мной как инженю. Да, вот как она выглядит. Как девушка из соседнего дома, которая попала в беду. Что-то в этом роде – а может быть, я просто хочу, чтобы она была такой. Судя по виду, она устала, замерзла и, может быть, даже чуть-чуть испугана.

Вблизи я вижу, что одежда у нее мятая – не в стиле «потертый шик», а такая, какой ей и положено быть после того, как она несколько дней бродила по округе и провела ночь на грязном, пыльном полу.

Однако в присутствии Перл я превращаюсь в интроверта, асоциального одиночку, который совершенно не умеет разговаривать с девушками. И дело не в ней как таковой, а в том, что она девушка – женщина, к тому же красивая. Вот из-за чего у меня дрожат руки, вот почему мне так трудно подобрать слова, вот почему я то и дело смотрю на отвратительный пол под ногами, а не ей в глаза.

– Как тебя зовут? – спрашивает она.

– Алекс. – Я бросаю на нее взгляд и снова опускаю глаза в пол. Но когда, в свою очередь, спрашиваю, как ее зовут, она отвечает уклончиво:

– Мама запрещала мне разговаривать с незнакомцами. – И улыбка на ее губах говорит остальное. Она вовсе не так застенчива, как мне хотелось бы верить. В ней чувствуется игривость, возможно, даже хитрость. Правда, я совсем не против. Ее уклончивость мне даже нравится.

– Ты ведь уже говоришь со мной, – возражаю я, но понимаю: она по-прежнему не намерена мне представляться.

Я не настаиваю. Возможно, у нее целый ряд причин не называть свое имя. Она в бегах и прячется здесь. У нее неприятности с полицией – а может, и с каким-то парнем. Не мое это дело. Я думаю о ней и докторе Джайлсе, о том, как она глазела на него из окна кафе. И вспоминаю, как вчера, когда она уходила по улице вдаль, он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за холмом. Интересно, входила ли она в его синий домик, была ли у него на приеме? Не знаю. Догадываюсь, что ее пребывание здесь как-то связано с ним, может быть, она его пациентка, но сюда примешивается воспоминание о том, как она смотрела из окна кафе – завороженно и с любопытством, может, даже с тоской. Возможно, между ней и доктором Джайлсом нечто большее, их связывают не просто отношения врача и пациентки. Но это только догадка, я придумываю сказку на ночь. На самом деле ничего не знаю.

– Давно ты здесь? – спрашиваю я, и она пожимает плечами:

– Пару дней… наверное.

В нашем городке есть дешевый мотель, семейный пансион и отель, предназначенный для длительного проживания. Кое-кто из местных жителей сдает дома на лето, пляжные домики; есть даже один или два кемпинга. Но я догадываюсь, что подобные условия ей не по карману, поэтому ничего не говорю. Я бы помог ей деньгами, если бы мог, но денег у меня нет. Хотя в полумраке почти ничего не видно, я все же ищу признаки дурного обращения или насилия – синяки, кровоподтеки, переломы, хромоту. Что-то, способное подсказать, что она бежит от кого-то или чего-то. Ничего подобного я не вижу.

Но вскоре она снова обхватывает себя тонкими руками и вздрагивает от холода, и я смелею.

– Жаль, что здесь нельзя зажечь огонь. – Я показываю пальцем на полуразрушенный камин, больше похожий на грязную дыру в стене.

Сделав шаг в ту сторону, чувствую, как расшатались половицы. Я иду быстро, словно боюсь, что, если буду долго стоять на одном месте, меня засосет зыбучий песок, черная дыра. К счастью, ничего подобного не происходит. Когда ненадолго останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями – и рассмотреть, как просел кусок пола под старым ковром, – радуюсь тому, что пришел сюда. Не зря незваных гостей предупреждают, что дом опасен для проживания. Нагибаюсь и стараюсь рассмотреть каминную трубу. Она совершенно забита птичьими и беличьими гнездами, сажей и всяким мусором. Я не трубочист, но готов поспорить, что кирпичная кладка расшаталась. Трубу не мешает укрепить раствором. Ну а металлическая вставка внутри так заросла грязью и сажей, что, наверное, сразу взорвется, если попробовать разжечь внутри огонь. Дом наполнится угарным газом, и мы, не успев ничего сообразить, уснем и умрем, присоединившись к Женевьеве в загробной жизни.

– Ты уверен? – спрашивает она, разглядывая камин.

Я снова думаю обо всем – огонь, угарный газ, смерть – и простодушно отвечаю:

– Да, топить камин не стоит.

Но я придумал кое-что другое.

Я расстегиваю молнию на своей спортивной куртке, снимаю и протягиваю девушке:

– Вот, надень.

Она не сразу берет куртку. Долго смотрит на нее и на мои дрожащие руки, и я чувствую себя полным идиотом, который только что перешел запретную черту. Уже собираюсь снова надеть ее и притвориться, что никогда ничего не предлагал. Чувствую, как она пытливо смотрит на меня, смотрит на куртку в моих руках. Но потом берет куртку и говорит:

– Как мило с твоей стороны. Правда, очень мило. А тебе самому разве не холодно?

– Нет, – отвечаю я, пожав плечами. Конечно, это неправда. Мне уже холодно. Но я скоро пойду к себе домой, лягу в мягкую постель, укроюсь одеялом. А термостат у нас выставлен на двадцать градусов. Скоро я согреюсь. А ей по-прежнему будет холодно.