– Как только начнет работать аппарат искусственного кровообращения, я приступлю к шунтированию каждой из трех коронарных артерий, используя бедренные вены. Как только шунтирование будет окончено, я начну вымывать из сердца препарат, применявшийся для его остановки, и переводить пациента с аппаратного искусственного кровообращения на самостоятельное. Как только сердце начнет благополучно биться, я закрою грудную клетку и отправлю вас в послеоперационную палату. Спутниковое там не очень хорошо работает, но медсестры приятные и отлично о вас позаботятся.
Я изображаю улыбку, пытаясь их успокоить, и ненавижу себя за это. Наверное, пациента мне удалось расслабить, а вот его жена не забудет ни одного моего слова. И именно с ней мне придется иметь дело, когда он умрет.
– Видишь, звучит не так плохо, – говорит Ахмед.
Минди кивает, но глаза у нее наполняются слезами. Она быстро встает и отворачивается к окну. Я вижу, как трясутся у нее плечи.
– Нас будут держать в курсе происходящего? – спрашивает Тэмми у меня за спиной. – У нас несколько человек с нетерпением ждут новостей.
Она мне не нравится, но это не ее вина. Она делает свою работу, так же как я должна была бы делать свою, но дополнительное давление и непреходящее чувство вины заставляют меня отвечать резко.
– Обычно мы придерживаемся политики «отсутствие новостей означает, что новости хорошие», чтобы нам не мешали работать, но можем сделать исключение.
Глаза у нее становятся холодными.
– Благодарю.
Я снова поворачиваюсь к пациенту. Миссис Шабир стоит у окна, шмыгая носом и пытаясь взять себя в руки. Мистер Шабир сидит молча и крутит на пальце обручальное кольцо. На другой руке у него какой-то перстень – странный стиль для политика.
– Боюсь, вам придется снять кольца перед операцией.
Он поднимает глаза, я прервала ход его мыслей.
– Ах да, конечно.
Он снимает сначала кольцо, потом перстень и со звяканьем кладет их на тумбочку у кровати.
– У вас есть какие-то еще вопросы ко мне?
– Нет, нам все ясно, – отвечает он. – Спасибо.
– До встречи.
Я протягиваю ему руку. Рука теплая, я чувствую, как он излучает жизнь, и хочу вывернуться из его рукопожатия, но сдерживаюсь.
– Спасибо, доктор. Я знаю, что я в надежных руках.
Я быстро киваю – щеки покалывает от натянутой улыбки – и направляюсь к дверям.
Я уже прошла половину коридора, чувствуя, как глаза наполняются слезами, когда меня нагоняет миссис Шабир. Я отчаянно моргаю и поворачиваюсь к ней с улыбкой.
– Я просто хотела вас поблагодарить, – говорит она.
– Что вы, не стоит…
– И кое о чем спросить.
Меня убивает боль, застывшая в ее глазах. Она явно благословляет землю, по которой ходит ее муж.
– Да, миссис Шабир?
– Каков процент выживаемости, напомните? Я знаю, что мы всё это проговорили на приеме, но у меня сегодня каша в голове, я не могу полагаться на свою память.
– Я понимаю, и вы прекрасно держитесь. Учитывая наследственность вашего мужа, вес, возраст, вредные привычки… он переживет операцию с вероятностью в девяносто процентов.
Она молча смотрит на меня, не понимая, хорошо это или плохо.
– Это очень высокая вероятность, миссис Шабир. Если у вас остались еще какие-то вопросы, медсестры с удовольствием…
– Всего один вопрос.
Я закусываю губу изнутри.
– Вы ведь сделаете все возможное, правда, доктор Джонс?
Она так напряженно смотрит мне в глаза, что меня начинает тошнить от осознания своей вины, на языке скапливается желчь. Я начинаю яростно кивать.
– Конечно, – говорю я. – Ваш муж в надежных руках.
Она улыбается и берет меня за руку. Я вздрагиваю от ее прикосновения.
– Спасибо, – говорит она хриплым от тревоги голосом.
Я смотрю, как она идет обратно в палату – длинные черные волосы развеваются у нее за спиной, а походка как будто стала легче, моя ложь сняла с нее груз.
Я иду к дверям, чувствуя, как страх сковывает мне горло, и направляюсь к главному коридору в охраняемое отделение.
Всего через несколько часов это все закончится, и мы с Заком будем свободны.
Рэйчел
Дом жертвы – всегда поразительное место. Не собственно кирпичи и гвозди, или какие-нибудь там канализационные трубы, или окна с двойным остеклением, но сам дом: пульс здания, который бьется в его стенах.
Дом Полы Уильямс явно был ее детищем. Дело даже не в чистоте, безукоризненных плинтусах или накрахмаленном белом покрывале на кровати, но в маленьких, филигранных деталях, с помощью которых она присвоила это пространство: в фарфоровых безделушках на каминной полке, цветочном орнаменте на занавесках, семейных фотографиях в рамках по стенам. Я думаю о том, что со всем этим будет, когда ее закопают на три метра под землю.
Дочь жертвы нашли в Австралии, ее лечащий врач подтвердил, что тело принадлежит Поле Уильямс, и суд мгновенно выдал ордер на обыск. Я не могу забыть реакцию врача на сообщение о ее смерти.