Не измени себе

У Екатерины Михайловны расширились глаза, она потерла рукою горло, будто ей дыханья не хватало.

— Что?! Что она рассказывала?!

— А то, Екатерина Михайловна, что именно вы… вы, а не кто-то другой уговорили Женю прийти к вам домой, а сами — задержались в цехе. В тот вечер Женя в общежитие не вернулась. Так иль не так?

Екатерина Михайловна побелела, губы ее вытянулись узенькой синей каемкой. Как он сейчас презирал эту женщину, готовую ради сына на все.

— Каюсь, Борис, действительно я уговорила Женьку прийти к нам. Но клянусь… вот те крест, — она истово перекрестилась, — не думала, что у них в одночасье все решится.

— Что вы креститесь? Вы же член партии…

Екатерина Михайловна махнула рукой.

— Крестятся не потому, что верят в бога. Крест на душу человек кладет, когда выворачивает свою душу наизнанку.

— А вы… вы сами-то верите своим словам?

— Боря! Сынок! — Екатерина Михайловна покачнулась и упала бы, не удержи ее Борис на стуле.

— Ох, горе мое, горе!.. Пожалел бы ты Женечку, — выговорила она. — Понесла ведь.

— Что понесла?

— Ну… что ты как маленький! Ребенок у ней будет.

В глазах у Бориса потемнело и что-то хрустнуло около шеи. Екатерина Михайловна говорила, плакала, тянула к нему руки. Он видел, как она шевелит губами, как старается всеми силами его разжалобить, но Борис ничего не слышал. Он смотрел на нее и с горечью думал:

«Вот всегда так… Все о себе, все о своей боли. Даже не спросила, что со мной… Эгоизм. Подлый эгоизм».

— Уходите! Уходите отсюда немедленно! — в бешенстве закричал он и пластом упал на кровать.

4

Тамара не могла победить в себе чувство ревности к тем вечерам, в которые Борис был не с нею. Вот уже месяца три, как он вышел из больницы и вел, на ее взгляд, какую-то странную жизнь. Понедельник, среда и пятница для Бориса оставались неприкосновенными, куда-либо вытащить его в эти дни было невозможно. Где он бывал и, главное, с кем? На ее вопросы он отвечал нечто невразумительное.

— Занимаюсь…

— Чем занимаешься?

— Мозги наполняю. Понимаешь, мало извилин у меня.

— Гм… Хитришь ты, Дроздов.

Борис разводил руками, разуверять Тамару он не собирался.

И наконец Тамара не вытерпела, пришла к Борису в одну из сред. Он действительно был дома. Тамара потихоньку открыла дверь и подивилась тому, что увидела. Комната, которую занимал Борис вдвоем с кем-то из товарищей по цеху, показалась ей тесной и неухоженной. Стеллажи из грубо сколоченных неструганых досок — до самого потолка ломились от книг. И вообще книги были везде. На полках, на столе, на тумбочках, под столом, на подоконниках, на шкафу. Борис сидел за столом, что-то писал в толстую тетрадь и бубнил себе под нос. На краю стола — грязная тарелка с остатками подгоревшей картошки и огрызком луковицы, рядом — чайник с полуотбитым носиком. Борис как раз приложился к чайнику и едва не выронил его, когда увидел Тамару.

— Чуть не лишился своего фарфора.

Говорил Борис подчеркнуто спокойно, с наигранной ленцой, за которой не трудно было угадать смущение.

Тамаре жалко стало парня, она чмокнула его в щеку, как делала всегда при встрече, взъерошила ему волосы.

— Чем же ты тут занимаешься, хотела бы я знать?

— Было бы желание, а заняться всегда есть чем.

— Можно глянуть?

— Гляди.

Тамара уселась за стол, схватила тетрадь, но тут же отложила и недоуменно уставилась на Бориса.

— Шпион ты, что ли? Здесь же не по-русски.

— Ага, шпион. Германский притом, нынче самый модный.

— Действительно немецкий. — Она рывком придвинула к себе толстую книгу в твердом переплете. — Интересно! Ка…пи…тал. Капитал?

— Капитал. Изучаю. Хочу богатым женихом стать.

— Не трепись. Я серьезно.

— А ты читай. Учила же в школе немецкий? Учила. Читай.

Тамара передернула плечами, прочитала:

— Карл Маркс. Значит, «Капитал» Карла Маркса? Но зачем тебе он на немецком?

— Перевожу. Я прочел на русском и ничего не понял. Понимаешь, ну — ничего! Подумал тогда: может, перевели книгу плохо. Вот я и решил сам… И запас слов поднакоплю… и, глядишь, пойму скорее. Другие-то понимают…

— Сумасшедший какой-то! Вот над этим и корпишь каждый понедельник, среду и пятницу?!

Тамара глядела на него во все глаза и чем дольше всматривалась, тем больше удивлялась.

— Господи, смешной какой!

Но глаза Тамары не смеялись.

— Борька, тебе какой год-то пошел?

— А что?

Тамара вдруг вскочила, обвила руками шею Бориса и стала целовать его: в щеки, в губы, в нос, в глаза…

— Милый ты мой!.. Да где ж ты уродился такой? Золотой ты мой! Сил моих нет!.. Жить не могу без тебя! Чурбан ты мой бесчувственный!

Тамара оступилась о горку книг, сброшенных с кушетки, и, падая, невольно потянула за собой Бориса…

Потом они долго лежали рядом и молчали. Тамара лишь изредка глубоко вздыхала, а Борис, откликаясь на ее вздохи, ласково прижимал к ее горячим губам свой палец.

Случилось то, что и должно было случиться между ними, молодыми и симпатичными друг другу людьми.

Теперь Борис был даже рад, что это наконец произошло. Клин клином вышибается, и он надеялся, что так оно и будет…